Входишь в отделение Сбербанка сделать платеж. Замечаешь прямо перед собой симпатичную женщину, как раз такой тип, который тебе нравится. Сбоку замечаешь типа в темной маске с пистолетом. Справа за колонной торчит еще одна маска.

Обратишься ли ты, мой незнакомый друг, к даме, чтобы познакомиться, получить номер телефона, договориться о встрече? Ну, допустим, обратишься. Но удивишься ли, когда она, мягко выражаясь, откажется поддержать разговор?

Если удивишься, то ты, мой друг, большой оригинал. Что я о тебе знаю? Немного. Что ты ходишь в Сбербанк платить за что-то, что женщина эта тебе здорово понравилась. Наверное, ты довольно взрослый дядя. Должен соображать, что к чему, и вести себя сообразно обстоятельствам. Я уж не говорю, что ты (как и дама) пришел платить, а не на женщин охотиться, и молчу про то, что дома тебя ждет еще один тип женщины, тоже, кстати, любимый. Я на то напираю, что типы в масках однозначно приоритетней в этой ситуации и для женщины, и для тебя.

Зачем я придираюсь к тебе, зачем придумал нелепую киношную ситуацию, какую трудно представить в нашем мирном Сбербанке? Затем, чтобы ты раз и навсегда понял одну важную истину, которую народ наш в помрачении разума позволил себе забыть. И это вышло нам очень неприятным боком.

Что еще за истина? При чем тут народ? Ну, слушай, объясню.

Может и сейчас еще кто-то повторяет, что все мы - люди - очень разные. Может и теперь кто-то на эти слова растерянно кивает и погружается в нирвану толерантности. Но уже пора бы поумнеть. Пора бы понять, что плюрализм мнений - это мошенничество и ничего кроме. Нет, не подумай, что я требую, чтоб в мире все было однозначно, точно и правильно. Я лишь утверждаю, что не все неожиданно в нем. Нет, не все. Далеко не все.

Конечно, бывает, повстречаешь человека и забудешь, зачем шел и куда. Бывает, знаю, сам встречал. Только зачем же повседневное внимание сосредоточивать на этом неожиданном, раз оно редко? Ах, нередко? Чуть не каждый день встречаешь и каждый раз про все забываешь? То есть, за каждой юбкой бегаешь, а заплатить так и не удосужился? Несерьезно это, дядя.

Не такие уж мы все разные. Вернее, разные мы не всегда. Необходимость учитывать ситуацию в поведенческих реакциях делает нас всех одинаковыми. Настолько одинаковыми, насколько требует конкретная ситуация. Возьмем тот же Сбербанк. Какое дело клиенту до индивидуальности кассира-оператора? И наоборот, кассира индивидуальность клиента интересует лишь в контексте взаимодействия, а не вообще. Бывают и эксцессы, однако основной процесс идет примерно одинаково, невзирая на неповторимость участвующих личностей.

Ну есть, есть ситуации, где именно индивидуальность важнее всего, и где логика не катит. Таковы отношения близких людей. Доходишь в любви до полного самоотвержения, но попробуй, стерпи, когда тебя за человека не считают. Таково же эмоциональное общение, дружба, спорт, творчество. Кстати, искусство - это эмоциональное общение, опосредованное произведениями. Вот тут индивидуальность важнее всего. Точнее, не сама по себе индивидуальность, а взаимодействие индивидуальностей. Попробуй представить, что тебе подменили близкого человека на примерно равноценный экземпляр. Впрочем, может тебе-то такой финт даже интересен, но это пусть будет ваш с "экземпляром" личный плюрализьм. Я же имею в виду иную степень близости людей.

Конечно, эта сфера, где индивидуальность важнее всего, и где не может быть однозначного для всех мнения, у человека отнюдь не на последнем месте по важности. Но с чем я стану спорить, так это с распространением принципов межличностных отношений и эмоционального общения на совсем другую сферу: производство, распределение и управление в условиях общественного разделения труда. Тут на первый план выходит не индивидуальность участника взаимодействия, а неличностная координация: устойчивые договоренности в явной и неявной форме.

А почему договоренности "неличностные"? Потому что даже двум сторонам удается достичь соглашения только в условиях множества заранее согласованных (подразумеваемых) правил. В реальных взаимодействиях участвует много людей, они связаны в технологические цепочки, имеет место преемственность взаимодействий, требуется взаимозаменяемость участников. Так что от индивидуальности в договоренностях мало что остается, хотя ритуалы заключения договоров могут соблюдаться.

Ради чего же в 1980-х напустили на наши несчастные головы свой "новый менталитет" горбачевские подельники? Заметим, как раз в тех вопросах, где плюрализм мнений означал мошенничество, которое дорого нам обошлось и обходится.

Итак, индивидуальность субъекта (и плюрализм мнений) имеет значение лишь в области человеческого общения, а в социально значимых взаимодействиях людей существенны заранее согласованные однозначные правила. Плюрализм - это принцип необязательности правил. Тем паче, каких-то там подразумеваемых правил. Я одно подразумеваю, ты другое, извини, дружок. Самое смешное, что в этом смысле плюрализм - тоже правило. Правило силы и наглости навязывать условия игры другой стороне.

Мы живем в страшное по сути время. Современные люди в массе знают и понимают меньше, чем их предшественники. Притом непонимание происходящих масштабных перемен жизни их вроде устраивает. Сталкиваясь с неприятными результатами перемен, когда реагировать уже поздно, многие из нас не задумываются, что эти неприятности закономерны, а не стихийны, что они являются не чем иным, как следствием перемен, и, весьма вероятно, были запланированы неведомыми "реформаторами" нашей жизни.

Бывали в истории времена и пострашнее, если иметь в виду чисто внешнюю сторону. Это обстоятельство для кого-то может служить оправданием зла нынешнего и даже будущего, запланированного, вероятно, на долю наших детей.

Не пора ли нам разобраться в этих вопросах?

Всегда ли желающие людям добра способствуют добру? Избалованный ребенок может вырасти в бесчеловечное существо. Попустительство преступной деятельности не обязательно влечет смягчение нравов. Жалость, проявленная к врагу, не всегда ведет к взаимному примирению, а зачастую может быть использована против нас.

Вот уже два десятилетия нас фундаментально обманывают. Предшествующую жизнь, прожитую нами, облыжно представляют адом кромешным, а нас самих - будто бы ненавистниками той жизни. Не хочешь числиться в ненавистниках - запишут в те или иные "силы зла".

Сбросим наветы.

Постоянно действующий на телевидении, радио, в иных сферах массовых коммуникаций виртуальный трибунал по осуждению советского коммунизма - неправедный. Достаточно сказать, что в этом трибунале не представлена сторона защиты, а сторона обвинения и де-юре, и де-факто не признает никаких процессуальных норм и рамок. Публичный трибунал пронизывает все информационное пространство. Он изощренно разрушает память поколений, десакрализирует наши общие духовные ценности.

Оправдания этой расправы над общественным сознанием - чудовищные.
"Семьдесят лет гегемонили коммунисты - теперь наш черед."
"Коммунисты проиграли "холодную войну", - теперь диктуют победители."
"Ваши предки рушили храмы - теперь наш черед."
И так далее.
Чудовищность таких оправданий в том, что в этой "аргументации" напрочь отсутствует добро, и этого отсутствия постсоветские гегемоны не замечают.

Чудовищность в том, что для установления этой постсоветской гегемонии наиболее мощным идеологическим оружием послужил непререкаемый для народа авторитет добра, вечных ценностей. Кому были бы интересны Галич, Солженицын, шестидесятники, правозащитники и прочее "серое золото нации", если бы они открыто заявили, что сами не в состоянии предложить лучшей общественной альтернативы советскому коммунизму, просто им тягостно государство большинства, а милее государство меньшинства, где они рассчитывают быть этим меньшинством?

Идейная и образная сила общественной позиции антисоветских романтиков заключена в двух посылах:

• противопоставление общечеловеческого добра общечеловеческому злу,
• культ неограниченной самореализации личности.

Если поддаться настроению и позволить этим завораживающим сознание конструкциям овладеть разумом человека, то легко не заметить, что в реальности одна из них нередко противоречит другой, а вторая и сама по себе абсурдна, если не ограничивать ее рамками общей жизнедеятельности. Подобные универсальные культурные идеологемы никоим образом не годятся, чтобы обосновать то социальное устройство, в котором возможно их торжество.

Этот идеалистический утопизм был понятен всем людям, которые не порывали связи сознания с реальностью. Все мы понимали, что жизнь - это не Ленинский уголок, но также и не ресторан. Известная метафора какого-то из "пророков", что советская жизнь - это смесь детского сада, коммунальной квартиры и сумасшедшего дома, почему-то выводила за рамки понимания жизни "реальную экономику" - заводы, фабрики, поля, лаборатории. "Пророки" полагали, что это низменное для утонченных натур "хозяйство" всегда было, есть и будет само собой.

К такому, как выяснилось в последние 20 лет, весьма спорному мировоззренческому допущению они добавляли куда более весомый аргумент: готовый образец "правильно организованной жизни" - мировую капиталистическую систему. Об этой последней они думали, что она как раз и есть ресторан, а остальные моменты жизни устраиваются в ней сами собой, стоит только разорить Ленинский уголок.

Они не хотели понимать, что хозяйственное благополучие вожделенного "капиталистического ресторана" зиждется на неравенстве отношений с тем или иным большинством людей - внутри страны или вне ее. Они старались не думать, что в этих отношениях неравенства помимо общечеловеческого добра действуют также и другие мотивы поведения очень важных персон. А упомянутое добро допускается чаще всего факультативно, в порядке благотворительности.

Страшный исторический опыт, который мы переживаем, увлеченные в свое время пророками с ограниченной ответственностью, дает нам право уверенно сформулировать определенные выводы.

В этом пункте я займусь не только критикой советских недостатков, но и самокритикой.

Прежде всего, я недооценивал в свое время мудрости советской системы и сложности стоящих перед ней задач выстраивания взаимоотношений по высоким коммунистическим критериям. Уровень отношений между людьми, который тогда представлялся нам чуть ли не единственно возможным для любого человеческого общества, из постсоветского сюрреализма уже кажется фантастичным. Даже люди, пострадавшие в тяжелые годы становления нашего общества, практически все уже простили советской власти свои (и предков) беды, потери и несправедливости. Они тоже ощущали нашу общую жизнедеятельность как беспрецедентное в истории общество без господства одних над другими, общество стремления к добру, всеобщему братству.

Так было, пока кому-то не понадобилось возбудить настроения реванша у одних и комплекс вины у других. Мы позволили втянуть себя в иррациональный спор, где к логической однозначности прийти невозможно.

Мы недостаточно ясно понимали, что общество, состоящее сплошь из дистиллированных правильных людей, не только невозможно, но и нежелательно. Что защищаемые обществом принципы совместного бытия не должны противостоять иррациональному в человеке, но должны отстаивать рациональное в обществе. Что диктовать иррациональное человеку нельзя, но требовать, чтобы сам справлялся со своей иррациональностью - можно и нужно. Что общество равнообразованных людей вправе и обязано ограничивать человека, отказывающегося отвечать за общее благополучие, в доступе к общественному могуществу.

Необходимо было более четко различать в общественном бытии и сознании однозначную и неоднозначную поведенческие сферы. Если неличностные взаимодействия людей однозначны в такой мере, в какой этого требует ситуация, то в личных взаимоотношениях никто никому не может предложить однозначно правильной позиции. Идеологические мысленные модели поведения оказались уязвимы перед противопоставлением приоритета общественного благополучия личному счастью.

Наш разум связывает образное пространство человеческого сознания в упорядоченное единство, в котором главенствующую роль играют ценностные представления. Применяя ценностные представления к неличностным рациональным взаимодействиям, можно сформулировать критерии правильного (безупречного) поведения. В то же время для личных отношений рецептов безупречного поведения дать невозможно, а можно лишь очертить рациональные границы допустимого.

Коммунисты не могли обещать (и, конечно, не обещали) каждой красавице по жениху-комсомольцу. Личное счастье и при самой благополучной жизни остается уделом нашего иррационально-духовного поиска.

Не все вовремя поняли, что в мире людей в XX веке стихийные процессы постепенно уступили место самоуправляемому общностному поведению. Это вовсе не было путем одной только нашей страны. Везде на первый план вышли системы представлений о реальности - идеологии, которые делают возможным то или иное общественное устройство. И встал остро вопрос о культурной, духовно-образной поддержке идеологий. Он встал не только перед идеологами КПСС и советским государством, но также и перед империалистической буржуазией. Буржуазные порядки держатся на куда более одиозных идеологических воззрениях, чем советский строй. В буржуазной идеологии почти нет природно-естественного, и очень мало в ней неоспоримо верного. Эти правила шулерской большой игры подновляются шулерами под конкретные ситуации, да и сами важнейшие ситуации заранее планируются.

Нет и не может быть ни многопартийной, ни какой другой демократии, если большинство граждан не осознают единства своих интересов. Многопартийность на самом деле означает не состязание идей, а либо незначительные колебания в коридоре интересов большинства или господствующего меньшинства, либо дезорганизацию и хаос. То есть, советская однопартийная система была наиболее честным способом осуществления демократии.

Alex55
Москва 22 октября 2008 г.