Музей разрушения СССР

Журнал "ЗНАМЯ" за июль 1988 г.

Экономико-публицистические статьи видных деятелей перестройки.

Василий Селюнин. ГЛУБОКАЯ РЕФОРМА ИЛИ РЕВАНШ БЮРОКРАТИИ?
Гавриил Попов. ЦЕЛИ И МЕХАНИЗМ
Отто Лацис. УГРОЗА ПЕРЕСТРОЙКЕ
Николай Шмелев. ЭКОНОМИКА И ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ

Навстречу XIX Всесоюзной партконференции

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА

Василий Селюнин

ГЛУБОКАЯ РЕФОРМА ИЛИ РЕВАНШ БЮРОКРАТИИ?

В июле 1979 года вышло постановление со столь длинным и вычурным названием, что выговорить его одним духом, без перекура, пожалуй что и нельзя. В деловом мире краткости ради его именовали 695-м постановлением, а иной раз и 695-м механизмом, поскольку директива обрисовывала хозяйственный механизм, который предстояло ввести в практику управления. Документ этот мог появиться только в атмосфере, насыщенной густыми застойными миазмами. То была, если совсем уж в двух словах, контрреформа в пику остаткам экономических реформ, начатых в 1965 году и вскоре успешно проваленных.

Легко показывать ум задним числом, однако думающие экономисты (думающие о судьбах страны, а не только о собственной карьере) мгновенно поняли, что ничего хорошего сей механизм не сулит. Ваш покорный слуга сделал тогда для личного потребления анализ этого бюрократического опуса - получилась рукопись в сотню страниц на машинке. Я беспечно давал ее читать друзьям - кончилось тем, что она попала в самиздат и продавалась на черном книжном рынке. Санкций, впрочем, не последовало, однако опубликовать рукопись и думать было нечего. Тем часом печать напропалую превозносила 695-е постановление, отыскивая в нем все новые красоты и умопомрачительные глубины мысли. Я служил тогда экономическим обозревателем в большой центральной газете и мог лишь одно - не писать панегириков мертворожденному дитяти административной системы. Такая позиция сколько-то тешила самолюбие, а на жизнь ничуть не влияла.

Без малого четыре года продолжались заведомо обреченные попытки подогнать хозяйство под унылую управленческую схему, и если мы сегодня говорим, что времени на раскачку с перестройкой нету, что запас времени исчерпан, беспутно промотан в прошлом, то по справедливости к прошлому надо отнести и эти четыре потерянных года. Где бы мы уже были сегодня, начнись перемены в ту пору... После смерти Брежнева «695-й механизм» тихо скончался сам по себе, и теперь только авторы его по привычке нахваливают показатель нормативной чистой продукции и еще кое-какие частности из того отмененного жизнью постановления.

Этот эпизод из недавней истории наглядно показывает связь... нет, не связь даже, а нерасторжимое единство двух сторон перестройки - гласности и глубоких экономических реформ. Единство хотя бы уже потому, что выработать нужный хозяйственный механизм мыслимо лишь в обстановке свободного обсуждения его смысла и особенностей. А дальше опять нужна свобода, чтобы прилюдно сверять с жизнью каждый шаг - туда ли идем, то ли делаем, не пора ли внести поправки.

События развиваются стремительно, и, полагаю, приспело время обсудить эти вопросы. Перестройка оказалась сложнее, чем предполагалось. Первоначально ее рассматривали как первый этап ускорения: мол, проведем экономические реформы, изменим способы управления хозяйством, а следом начнется собственно ускорение, то есть более быстрое развитие экономики.

156
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

Можно, пожалуй, сказать, что в основу этой концепции лег несложный расчет, опубликованный академиком А. Г. Аганбегяном и сразу ставший знаменитым. Вот он в теперешних цифрах. За год мы используем примерно 600 миллиардов рублей национального дохода. Три четверти этой суммы идет на потребление (проще сказать, на прожитье), четверть - в накопление. При росте дохода на один процент в год прибавка составит 6 миллиардов рублей. Стало быть, фонд потребления возрастет на 4,5 миллиарда. В этом случае потребление благ в расчете на душу населения останется, однако, на прежнем уровне - ведь и население прибавляется. Чтобы жить богаче, надо получать более значительные прибавки. Второй и третий проценты прироста дохода скорее всего уйдут на то, чтобы заткнуть дыры, которых в большом хозяйстве предостаточно, - желательно, например, поднять минимальные пенсии. Для ощутимого повышения жизненного уровня общий доход страны надо увеличивать на четыре, а еще лучше на пять процентов ежегодно.

Это рассуждение потом многократно повторяли экономисты и политики. На меня лично простые выкладки академика произвели ошеломляющее впечатление. Ведь что выходит? Сейчас годовой прирост дохода - около трех, в удачные годы - до четырех процентов. Допустим, в результате перестройки мы «вырвем» в будущем пятый процент. К тому времени он будет повесомее, но все равно, как показывают несложные расчеты, денежная прибавка составит около полутора рублей в месяц на человека с самостоятельным доходом. В последнее время среднемесячная зарплата рабочих и служащих увеличивается примерно на пятерку ежегодно, а в условиях состоявшегося ускорения ее можно будет поднимать на шесть рублей с полтиной. Нелучезарно, не правда ли? Вряд ли мы станем выкладываться на работе ради такой цели.

Здравый смысл подсказывает: что-то тут не так. Как ни считай - хоть общепринятыми способами, хоть по более осторожным методикам, - трудами поколений у нас создана могучая экономика, вторая, ну пусть третья по мощи в мире. Но получается, даже в будущем, при больших скоростях развития она не способна обеспечить заметное повышение жизненного уровня народа. Да быть того не может!

Поставим для начала простой вопрос: действительно ли ускорение развития - единственный источник роста благосостояния? Можно ведь действовать и иначе: побольше «проедать» из произведенного дохода и поменьше пускать в накопление. На первый взгляд резервы тут невелики. Четверть национального дохода в накопление - по меркам развитых стран это многовато, но доля все же не чудовищная. Однако откуда взялась эта цифра? Фонд потребления и фонд накопления наша милая статистика измеряет разными рублями - в одном случае стоимость товаров исчислена в розничных ценах, в другом - в оптовых. Это все равно, что пользоваться резиновой рулеткой. Разница между теми и другими ценами падает в основном на так называемый налог с оборота. А он составил в 1985 году 97,7 миллиарда рублей, в 1986-м - 91,5 миллиарда. Исключив эти суммы из расчетов, мы убедимся: при измерении в оптовых ценах доля фонда потребления в использованном национальном доходе равна 68—69 процентам.

Дальше выясняется, что оптовые рубли не одинаковы. В 1986 году с каждого рубля производственных фондов работники легкой промышленности «сняли» 23,5 копейки прибыли, а, к примеру, электроэнергетики - лишь 6,6 копейки. Никогда не поверю, будто при круглосуточной эксплуатации электростанций их персонал (люди высокой квалификации) работает чуть ли не в четыре раза менее эффективно, нежели швейники или обувщики. Рентабельность всей тяжелой промышленности вдвое ниже, чем легкой. Объяснение может быть только одно: оптовые цены на продукцию легкой индустрии завышены относительно цен на изделия тяжелой промышленности.

Полезно далее приглядеться, какие товары, поставляемые тяжелой индустрией, особенно прибыльны. Вот лесная отрасль. Считается, что лесоруб работает семь часов в день (там шестидневная рабочая неделя). Но если учесть время на дорогу до делянки и обратно (а это зачастую сотни километров), фактически человек занят десять, а то и двенадцать часов в сутки. Трудится он в нелегких

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
157

условиях: зимой мороз, осенью и весной грязь до пупка. Лесоруб имеет дело с великолепным естественным полимером - деревом, припасенным самой природой. Казалось бы, при такой раскладке лесозаготовки должны быть очень прибыльными. А на деле они сплошь и рядом малорентабельны и даже убыточны. Но представим, лесоруб перешел на мебельную фабрику, где тепло, светло и мухи не кусают - его труд сразу станет приносить большую прибыль.

Отчего так? Да все очень просто: на древесину установлены низкие оптовые цены, на мебель, напротив того, высокие. Но древесина - это продукция производственного назначения, мебель же - предмет потребления. Сходным образом расслоены цены и во многих других отраслях тяжелой индустрии. А это означает, что в официальных расчетах завышена доля фонда потребления, исчисленного не только в розничных, но и в оптовых ценах.

Есть и другие искажения в цифрах. Если измерить обе части использованного национального дохода в ценах одного уровня (а как же иначе?), то фонд накопления поглотит отнюдь не четверть, а гораздо большую долю дохода. Именно сдвиг в сторону потребления, а не обязательно вздувание темпов роста таит главные резервы повышения жизненного уровня.

Между тем официальная наука настраивает умы на темпы. Ускорение понимается как взвинчивание скоростей развития экономики: мол, в период застоя прирост дохода упал ниже трех процентов в год, этого мало, кровь из носу, а давай больше - тогда и жить станем богаче. Станем ли? С чего это ученые взяли, будто достаточно поднять доход на лишний процент, как в общем нашем кармане появятся дополнительные миллиарды на личное потребление? Дело обстоит не так, что мы сочли доход за год, а потом разложили на две кучки - это проедим, а это пустим на строительство предприятий, жилья, дворцов, словом, в накопление. В жизни национальный доход каждую минуту создается и каждую минуту расходуется. Деньги есть лишь символическое отображение натуральных благ, и если за стоимостными прибавками - станки, комбайны, ракеты, то их не пустишь ведь в личное потребление. Большая неправда абстрактного научного расчета состоит в том, что в нем проигнорировано вещественное, натуральное наполнение вновь созданной стоимости.

Нельзя этого делать. В течение многих десятилетий неуклонно снижается доля предметов потребления в общем выпуске продукции. Ограничим наши расчеты промышленностью. В 1928 году 60,5 процента всей продукции составляли предметы потребления (группа Б). В 1940 году эта доля упала до 39 процентов. Ладно, то был предгрозовой год, тут не до жиру, быть бы живу. Но как объяснить Дальнейшее развитие событий: к 1980 году удельный вес группы Б понизился до 26,2 процента? В 1981—1985 годах промышленное производство прирастало в среднем за год на 3,7 процента. Эта цифра складывалась из 3,6 процента в группе А и 3,9 процента в группе Б. В 1986 году общий темп поднялся до 4,9 процента, в том числе прирост в группе А - 5,3, в группе Б -. 3,9. Как видим, все ускорение достигнуто за счет производства средств производства, в производстве же предметов потребления темп нисколько не возрос. А сравнительно с ближайшими предшествующими годами он даже упал: в 1983—1985 годах прибавки в группе Б составили 4,3—4,1 процента ежегодно против 3,9 процента в 1986 году.

В итоге произошло дальнейшее сокращение доли группы Б в общем объеме производства - с 26,2 процента в 1980 году до 24,7 в 1986-м. Если бы соотношение групп А и Б сохранилось на уровне 1980 года, то в 1986 году промышленность дала бы на 12,6 миллиарда рублей потребительских товаров больше, чем фактически произведено. (Укажу для сравнения: общая прибавка фонда потребления, созданная всей экономикой и истраченная не только на личное потребление, составила в 1986 году лишь 9,2 миллиарда рублей.) А если считать по предвоенной «норме» (1940 года), недобор потребительских товаров вследствие сокращения доли группы Б равен почти 120 миллиардам рублей, или около 425 рублей на душу населения. Это в оптовых ценах. В розничных потери много больше.

Колоссальные, поистине тектонические сдвижки в сторону производства средств производства (в сторону первого подразделения) подвели нас к такой па-

158
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

радоксальной ситуации, когда ускорение темпов развития, более быстрый рост национального дохода очень слабо влияют на уровень жизни. Экономика во все большей степени работает не на человека, а на самое себя. При теперешней ее структуре она неумолимо воспроизводит совершенно неприемлемую для мирного времени пропорцию между первым и вторым подразделениями общественного производства, причем воспроизводит в ухудшенном варианте: в каждом следующем цикле доля производства предметов потребления ниже, чем в предыдущем.

Эта опасность пока не осознана. Стратегический замысел нынешней пятилетки заключается в том, чтобы перевооружить машиностроение - тогда в следующие периоды эта обновленная и окрепшая отрасль станет в достатке обеспечивать современными орудиями труда все народное хозяйство. Ясно, что гонка в машиностроении потребует подтягивания сырьевых и базовых отраслей, что и запланировано. Но это лишь первый виток развития, снова ориентированного на производство средств производства. За ним непременно последуют другие. Построим простую экономическую модель. Допустим, машиностроительный завод способен за год изготовить оборудование для двух предприятий неважно каких отраслей. За десять лет он оснастит двадцать новостроек. В одиннадцатом году картина, однако, изменится: устареет оборудование на первом и втором предприятии, наш поставщик обязан его заменить. Следом подойдет очередь третьего и четвертого предприятия... Теперь изготовитель оборудования навечно привязан к двадцати заводам, созданным с его помощью. И если мы затеваем еще одну новостройку, прежде надо создать новые мощности в машиностроении. Для этого опять понадобятся металл, энергия, сырье — машиностроение делает новые заказы смежникам. И так до бесконечности.

Фронт капитальных вложений растягивается сверх всякой меры. Сейчас у нас не меньше 350 тысяч строек производственного назначения. Ресурсы размазаны - на один объект в среднем приходится, например, не более 12 строителей. Завершить в разумный срок такое количество строек немыслимо, и при хронической нехватке мощностей приходится сохранять в работе устаревшие предприятия. В итоге безбрежно разрастаются основные производственные фонды. В нынешней пятилетке пришлось пойти на крайнюю меру - впервые за длительный период увеличена доля накопления в национальном доходе. Однако никаких средств не хватает для того, чтобы поддерживать в нормальном состоянии действующие производства и одновременно строить новые. По данным экономистов, владеющих счетом, вводы мощностей сейчас едва покрывают явное и скрытое их выбытие из-за устаревания. Иначе говоря, разбухающий фонд накопления более не накопляет богатств.

Можно, конечно, оспаривать приведенные выше расчеты касательно того, какая доля национального дохода в действительности идет в накопление. Но вот специалисты из Экономического института Госплана СССР сделали сходные расчеты совсем другими способами - общепринятыми в мире. У них получилось, что в 1985 году удельный вес инвестиций в валовом национальном продукте в СССР был в 1,7 раза больше, чем в США, и в 1,5 раза больше, нежели в Западной Европе. Однако эффективность инвестиций у нас вдвое ниже, чем, к примеру, в США. Неслыханное омертвление средств в незавершенном строительстве, растущие расходы на ремонт и восстановление устаревших производственных фондов приходится компенсировать накачкой капитальными вложениями.

В таких условиях дефицит орудий и предметов труда может лишь обостриться. Наша страна далеко обогнала всех по производству металла, тракторов, комбайнов, по добыче топлива, по численности станочного парка, да всего и не перечислишь, и тем не менее не хватает всего-всего и еще чего-то. Где предел этому безудержному росту? В товарной экономике существует естественное ограничение - платежеспособный спрос. Производство не имеет там ни малейшей ценности, если товар не нашел покупателя. В этом смысле даже кризисы перепроизводства небесполезны: они служат сигналом того, что при достигнутом уровне потребления нельзя увеличивать выпуск продукции. Упразднение рынка снимает этот тормоз. Но если ограничения по спросу больше нет, чем лимитировано развитие экономики? Только наличными ресурсами, больше нечем.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
159

А они истощаются неравномерно. У нас первыми кончились трудовые ресурсы - отныне нет прибавок рабочих сил. Собственно, одна из главных целей ускорения - компенсировать нехватку рабочих рук повышением производительности труда. Отсюда, кстати, и приоритет, отданный машиностроению: новая техника поднимет производительность, что в свой черед даст новый импульс росту экономики. До этой цели пока далеко. Но предположим, она достигнута. Тогда все в порядке? Вряд ли. При более продуктивном труде экономика, лишенная тормозов, с новой силой начнет перемалывать другие ресурсы, в том числе и невозобновляемые.

Это не домысел, а вывод из практики. Сейчас модно бранить период застоя. Однако в базовых и сырьевых отраслях никакого застоя не наблюдалось. Обратимся к энергобалансам народного хозяйства. В них все энергетические ресурсы (топливо, электричество с гидравлических и атомных станций) приведены к общему знаменателю - тоннам условного топлива. В 1951 —1970 годах среднегодовое поступление увеличивалось на 51 миллион тонн, в 1971—1985 годах - на 69 миллионов. В 1984 году израсходовано энергоносителей на миллиард с лишним тонн больше, нежели в 1970-м. Одна эта прибавка почти равна всему производству энергоресурсов в 1965 году. За те же 15 лет из недр добыто примерно столько топлива, сколько за всю предыдущую историю страны. Если это застой, то что же такое стремительный рост?

Мне довелось поездить по Западной Сибири, когда там начинали поднимать нефтяную целину. Тогда казалось, что запасов хватит внукам и правнукам. Но мы умудрились, посрамляя нефтяных шейхов, при жизни одного поколения вычерпать эту природную кладовую. В 1960 году было добыто менее полутораста миллионов тонн нефти, сейчас вместе с конденсатом берем по 600 с лишним миллионов ежегодно, и все равно топлива не хватает — случается, не летают самолеты, не ходят грузовики. Еще быстрее растет добыча газа - на горизонте маячит триллион кубов в год. Понимающие люди честно предупреждают: «Не станет ли этот «скороспелый» триллион тревожным признаком в экономике?» («Правда» за 17 ноября 1987 года).

Может стать, ох, может! Нет, как хотите, а исправному хозяйственному механизму и тормоза нужны - иначе мы оставим после себя пустыню, так и не насладившись плодами своих трудов праведных. Самоедская экономика навряд ли снизойдет когда-нибудь до человека, до наших с вами нужд.

Мы приближаемся к той последней черте, за которой высокие темпы при сложившейся структуре отраслей вообще невозможны. Да, покамест упор на машиностроение приводил к более быстрому росту национального дохода. Но приглядимся повнимательнее не к стоимостным, а к натуральным показателям ускорения. По статистическим справочникам легко сопоставить количество тракторов и комбайнов в колхозах и совхозах с численностью механизаторов. Если бы цифры совпали, это был бы уже экономический разврат. Действительно, за свою жизнь комбайн убирает семь-восемь урожаев, то есть в работе находится максимум полгода. Как же можно допустить, чтобы в страду его использовали в одну, пусть в удлиненную смену? Точно так же расточительно выдавать каждому механизатору персональный трактор. На деле ситуация еще хуже: в 1986 году 452 тысячи тракторов и комбайнов были «бесхозными», не укомплектованы кадрами.

Не подумайте, будто брошены устаревшие агрегаты: средний срок службы трактора 7 лет, комбайна - 7,5 года. Зарубежный фермер таких сроков обновления парка себе не позволяет. А тем часом выпуск комбайнов нарастает, и сейчас по крайней мере три новые машины из каждых десяти колхозы и совхозы отказываются покупать. И это при условии, что покупатель платит за комбайн меньше половины цены — остальное изготовителю доплачивает казна. Могучий «Дон» продается дешевле легковушки «Волга» и все одно, выходит, не нужен. Сотни тысяч тракторов бездействуют, а, шутка сказать, затеяно строительство громадного тракторного завода в Елабуге.

Кого не убеждают отдельные примеры, тем советуем обратиться к расчетам, которые опубликовал недавно известный экономист И. Мамлыгин. По его выкладкам, 45 процентов рабочих мест в основных цехах машиностроительных за-

160
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

водов излишни, для них нет рабочих. В основных цехах всей промышленности таких мест более четверти. Известно, что многими миллиардами рублей измеряется стоимость неустановленного оборудования. К полутриллиону рублей приближаются запасы товарно-материальных ценностей в народном хозяйстве, причем в отдельные годы прибавки национального дохода даже не покрывали роста материальных запасов.

Нам толкуют: нужно снижать расход ресурсов на единицу продукции, уменьшать вес машин, выпускать более совершенные изделия. Но, полагаю, в сложившейся ситуации взвинчивать объемы производства — значит еще энергичнее изводить понапрасну труд, сырье, топливо и прочее добро.

Достигнутое ускорение иллюзорно. Лишние, неиспользуемые машины и оборудование зачтены, разумеется, в национальный доход, как положено. А поскольку эти товары в отличие от сырья дороги, темп развития на короткое время подскочил. Вместе с тем помянутые, например, «бесхозные» трактора и комбайны не создают новой продукции, а стало быть, и национального дохода, потому что бездействуют. Чтобы поддержать темпы, в очередном году предстоит выпускать для счета еще больше машин, которые опять не будут производить продукции. Когда нет естественного роста, экономику приходится подгонять, подхлестывать. Тщетно! Перегруженная лошадь в гору вскачь не побежит.

Есть еще одна капитальная причина, по которой ускорение выдыхается. При росте номинальной зарплаты и одновременном сокращении удельного веса производства предметов потребления в общем объеме производства стремительно увеличиваются денежные сбережения - выплаты нечем отоварить. Вклады в сберкассах к началу 1988 года перевалили за 260 миллиардов рублей. Сколько хранится в чулках, мы не знаем, но, несомненно, общая сумма сбережений близка уже к годовому денежному доходу населения, если не превысила его.

Это буквально подрезает крылья перестройке. Кому не понятно, поясню. За хорошую работу надо бы и платить много, а чем платить, когда и розданные на руки деньги не отоварены? Об этот камень споткнулся в свое время знаменитый щекинский метод. Суть его проста: где работали, скажем, четверо, там стали управляться трое, поделив меж собой ставку высвобожденного. Прибавка зарплаты с лихвой компенсировалась выпуском дополнительной продукции на каждого работника. Но какой продукции? Щекинский комбинат, например, выпускает удобрения, а они населению почти не продаются. На руки раздавали рубли, под которые требовались совсем другие товары, а их-то и не прибавлялось. Тогдашнему Госкомитету по труду не оставалось ничего другого, как пресекать неконтролируемый рост зарплаты у последователей щекинской инициативы. Прекрасное новшество было загублено.

Чтобы и с перестройкой такого не произошло, требуются глубокие структурные сдвиги в экономике: ее надо развернуть от работы на самое себя - к человеку, к его нуждам. Человек - конечная цель экономики, то Солнце, вокруг которого она должна вертеться.

Давно назревшая структурная перестройка несовместима с дутыми темпами. Прекращение выпуска излишних, не используемых средств производства уже поведет к уменьшению суммарных приростов (но одновременно - к экономии ресурсов; я так думаю, что и к неисполнению наметок нынешней пятилетки надо отнестись спокойно - будем считать, что сберегли ресурсы вместо того, чтобы истратить их на выпуск ненужного). Расчеты показывают далее, что разворот в сторону производства предметов потребления займет довольно длительный период, в течение которого общий темп развития будет минимальным, а возможно, и минусовым. Однако другого решения нет. Или ускорение, понимаемое как взвинчивание объемов производства, или перестройка структуры экономики. Третьего не дано, так что выбирать все равно придется.

Читатель, несомненно, заметил, что эти выводы противоположны рекомендациям официальной науки. Делающие погоду ученые советуют ускорить развитие народного хозяйства, не правильнее ли считать, что неизбежно и даже желательно снижение темпов ради структурных сдвигов, что предпочтение следует дать производству потребительских товаров. В нынешней пятилетке доля накоп-

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
161

ления в используемом национальном доходе увеличена, на наш взгляд, она и без того чрезмерна. Понимаю, что мысли эти вызовут протест справа, слева, сверху, снизу и вовсе сбоку. Все мы привыкли гордиться высокими темпами, бескризисным, ничем не ограниченным развитием экономики, в нашу плоть и кровь вошла убежденность в том, что производство средств производства безусловно приоритетно - и вдруг эти вроде бы аксиомы поставлены под вопрос. Поставлены, однако, не мною, а ее величеством жизнью. Так будем же послушны жизни, а не схемам.

Предположение о неизбежном замедлении темпов я сделал, не имея еще статистического отчета за 1987 год. Теперь он есть. Прогноз, к сожалению, подтвердился: прирост национального дохода в 1987 году равен лишь 2,3 процента (годом раньше он составил 4,1 процента), промышленное производство увеличилось на 3,8 процента против 4,9 в предшествующем году. Собственная правота меня, конечно, не радует, но и паниковать нет причин: темпы - еще не все, у экономики есть более значимые параметры.

Начиная с 1983 года ускорение достигалось за счет использования ближайших резервов. На первых порах хорошую службу сослужило наведение элементарной дисциплины и порядка на производстве. Затем положительно сказалась на темпах развития борьба с пьянством (немалое и вполне реальное достижение периода перестройки! Каждая невыпитая рюмка - благо само по себе). Но такого рода факторы можно использовать единожды.

А дальше? Приведем простенький расчетец. Годовой фонд рабочего времени трудящегося - около двух тысяч часов. Легко понять, что одна сотая часть годового результата производится за 20 часов. Чтобы обеспечить годовой прирост на 4 процента, надо как-то выкроить 80 часов рабочего времени. Иначе говоря, за 1920 часов работник должен произвести столько продукции либо дохода, сколько получено за весь предыдущий год, - тогда оставшиеся 80 часов он будет работать на прирост. Это удавалось не в последнюю очередь благодаря помянутым разовым факторам.

Но если резервы, лежащие на поверхности, мы слизнули, как дальше поддерживать высокий темп? Какой еще резерв в нашем загашнике? Хотя соответствующие статистические данные пока не публикуются, по живым наблюдениям смею утверждать: в 1986—1987 годах прибавки производства во многом объяснялись вульгарными переработками, то есть сверхурочным трудом. «Черные субботы» вошли в наш быт. А из только что приведенного расчета видно: достаточно сделать десять суббот в году рабочими, как мы получим добавочно 80 часов, потребные для хорошего прироста. Но тогда, чтобы поддержать темпы, в очередном году надо работать еще десять лишних суббот, а всего уже двадцать. Так долго продолжаться не может - будет падать почасовая выработка, поскольку без нормального отдыха человеку трудно восстанавливать силы. Да ведь и вообще переработки - не наша социальная политика.

Нужно включать постоянно действующие факторы высокопроизводительного труда - экономические интересы, внутренние позывы к спорой и доброкачественной работе. Эту цель и преследуют начавшиеся в стране экономические реформы. На январском и июньском (1987 года) Пленумах ЦК КПСС определены контуры нового хозяйственного механизма. В государственном секторе нам предстоит ввести пять крупных новшеств - сделав это, мы сможем сказать: радикальная реформа состоялась.

Первое - планирование производства снизу, по заказам потребителей, как оно и происходит в добротно работающих экономиках мира. Нужна заказчику та или иная продукция — ищи, кто ее изготовит, заключай договор. Сумма договоров (портфель заказов) и станет программой производства, никакого другого плана не нужно. Из принятых к исполнению заказов в натуре просто и логично выводятся стоимостные, трудовые и прочие обобщающие показатели. Перемножьте цены на число изделий, суммируйте по всем заказам - получится выручка. Вычтите из стоимостного объема себестоимость - вы имеете цифру будущей прибыли. Поделите ее на стоимость производственных фондов - выйдет уровень рен-

11. «Знамя» № 7.

162
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

табельности. И так далее. Значит, не только натуру, но и обобщающие показатели сверху планировать незачем.

В договорах конкретно указано, кому предназначена продукция. Следовательно, сверху делить ее между потребителями больше не требуется. На экономическом жаргоне это называется переходом от распределения продукции по фондам к свободной оптовой торговле. Таково второе новшество.

Третье - самофинансирование, или, что то же, полный хозрасчет. Хозрасчет - это когда доходы больше расходов. До сих пор при сопоставлении учитывались текущие производственные расходы, теперь в расчет берутся и затраты на расширенное воспроизводство. Проще говоря, казна, как правило, впредь не будет выделять денег на строительство новых цехов, на обновление оборудования - такие средства коллектив обязан заработать сам.

Четвертое - оптовые цены на продукцию в основном не назначаются, а устанавливаются по согласованию между изготовителем и потребителем.

Наконец, пятое - что работник будет иметь от всех новшеств? Рассчитались с казной за платные ресурсы, внесли налог на общие нужды - остальное ваше, решайте в коллективе сами, как им распорядиться. Свобода выбора тут и впредь будет ограничена, но не запретами, а объективными условиями. Раз производство не останавливается, первым делом надо наполнить фонд возмещения. Далее. Пожадничали, не выделили средств на развитие и обновление производства - через считанные месяцы вашу дорогую и устаревшую продукцию, быть может, вообще не купят. Тогда и зарплату неоткуда взять. Нужно, таким образом, предоставить коллективам самостоятельность в использовании хозрасчетного дохода.

Такой механизм не чьи-то фантазии. Все пять основополагающих принципов прямо названы в новом Законе «О государственном предприятии (объединении)», принятом в июне 1987 года. Незадача, однако, в том, что эти прекрасные правила снабжены оговорками, отменяющими или по крайней мере ограничивающими их действие.

Естественно, Закон вообще не мог работать без коренных изменений в сфере хозяйственного управления. Поэтому следом был принят целый пакет постановлений о перестройке экономических ведомств (Госплана, Госснаба, Минфина, Госкомитета по ценам и других), а также министерств. Вкупе с Законом о предприятии эти документы и составили новый хозяйственный механизм. С января 1988 года он введен на предприятиях, выпускающих 60 процентов всей промышленной продукции.

Понятно, лучше бы погодить с оценками, дождаться первых результатов работы по-новому, только нет у нас с вами времени ждать - его и без того потеряно слишком много. Достаточно, впрочем, проанализировать тексты новых хозяйственных правил, чтобы предсказать: особого эффекта они не дадут.

Раньше всего мы не обнаруживаем существенных перемен в планировании. Разумеется, в духе времени в документах немало сказано о самостоятельности предприятий при верстке производственных программ, о заказах потребителей как основе плана. Но тут же вводится институция государственных заказов, обязательных для исполнителей. Вообще говоря, без госзаказов не обойтись. Тонкость, однако, в том, что в директивном порядке следовало бы планировать продукцию, потребную не хозрасчетным предприятиям, а лишь бюджетным организациям (школам, больницам, армии и т. п.)

В самом деле, допустим, что на одну и ту же продукцию претендуют завод и профтехучилище. Завод надбавит цену и перехватит ее, училище же, средства которого жестко ограниченны, останется ни с чем. Торговаться ч тут можно - пусть бюджетное учреждение ищет, кто на приемлемых условиях исполнит его заказ. А уж не нашли, не сторговались - тогда договор в приказном порядке. В этом случае государство могло бы так или иначе возмещать убытки, понесенные исполнителем. Экономисты давно посчитали: на первых порах под обязательные заказы достаточно отвести примерно четверть мощностей промышленности, а в дальнейшем их доля в программе станет еще меньше.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
163

Однако эта доля в новых правилах не оговорена, и на подавляющем большинстве предприятий почти вся программа, заданная на 1988 год, состоит из государственных заказов. Выходит, производство в натуре как планировали сверху, так и планируют. Если кое-где и есть пока мизерный резерв под «вольную» продукцию, то я готов поставить ящик коньяку против бутылки боржоми: через год-два ни одного квадратного метра заводских площадей не останется для исполнения договорных заказов.

Такое уже было. По условиям реформы 1965 года продукция тоже делилась на две категории: важнейшую номенклатуру планировали директивно, а второстепенную - по прямым договорам. И вот, скажем, для новой электростанции изготовлены турбины, генераторы, трансформаторы, словом, все важное, а «второстепенные» приборы, без которых объект не пустишь, не сделаны. Дальнейшее ясно: этого впредь мы допустить не можем, приборы тоже надо возвести в ранг важнейшей номенклатуры.

Так было, так будет, тем более что и сами предприятия не больно-то заинтересованы в самостоятельной верстке программы. Вспомним историю с лишними комбайнами. Обяжи сейчас комбайностроителей самостоятельно искать потребителя, они, вероятно, не загрузили бы и половины заводских мощностей. Худо ли им, когда Госагропром разом, на весь год выдает гигантский обязательный заказ. Куда потом деть ненужные машины? А это уж изготовителя не касается: заказали — платите. Аппарат агропрома сам денег не зарабатывает. Он может нажимать на колхозы и совхозы: оплачивайте технику, не в переплавку же ее отправлять. Если у потребителя средств нет, ему автоматически дадут кредит. Скорее всего это будет долг без отдачи - когда-нибудь его спишут. И тоже правильно: покупателю ведь буквально навязали ненужный товар. Словом, все правы, в виноватых выходит одна казна.

Когда производство в натуре жестко задано сверху, тем самым предрешены все обобщающие показатели плана. Не успокоившись на том, сфера управления и в новых условиях будет доводить до предприятий (и уже доводит!) контрольные цифры по объему производства в рублях, по прибыли, производительности труда и еще по четырем показателям. Разумеется, оговорено, что эти цифры вроде бы и не директивные. Моей фантазии, однако, не хватает, чтобы представить себе такую картину: по собственному варианту плана завод не вышел на контрольные цифры, а родимое министерство и местные власти с тем смирились. В жизни так не бывает.

Отчего все-таки сохранен прежний порядок планирования? Писать, так уж правду, всю правду, ничего, кроме правды. Думается, в разработке реформы нет полной определенности, как далеко мы готовы пойти в перестройке. В статье 2 Закона о государственном предприятии сказано: государственный план экономического и социального развития является важнейшим инструментом реализации экономической политики Коммунистической партии и Советского государства. Но государственный план - не пожелание, а закон, то есть приказной, административный прием управления экономикой. Если он служит важнейшим инструментом, то какова роль экономических методов воздействия на производство, которым вроде бы отдается предпочтение? В пакете постановлений из этих конкурирующих принципов определенно выбран первый. Мы толковали уже о производстве излишней продукции, о распылении ресурсов по бесконечному числу строек, об искажениях экономических пропорций. Все это, как известно, сделано по плану. И если плановое управление есть наше важнейшее преимущество, то невольно напрашивается мысль: значит, плановики дурно им распорядились, они никудышные работники. Однако я знаю многих не первый год и могу засвидетельствовать: пожалуй, большинство их - первоклассные знатоки своего дела, в конкретной экономике тайн для них нет.

Нам бы надо быть поосторожнее в суждениях о преимуществах. В работе «Экономические проблемы социализма в СССР» Сталин объяснил, например, мол, зарубежные монополисты скупают изобретения и кладут их под сукно (им невыгодно переналаживать производство), у нас же это немыслимо.

Бывали такие случаи? Бесспорно. Но теперь мы знаем, что не все новинки

164
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

там консервируют, кое-какую мелочишку все-таки и применяют. У нас, как теперь признано, темпы технического прогресса ниже, чем в развитых странах. Опять выходит, будто наши конкуренты лучше использовали весьма ограниченные шансы, нежели мы свои безграничные возможности. Каковы тогда качества наших администраторов?

Или вот предполагалось, что в условиях социализма, когда человек работает в конечном счете сам на себя, а не ради интересов предпринимателя, он будет трудиться много старательнее. Предвкушали уже благословенное время, когда труд станет первой жизненной потребностью, приятной игрой физических и духовных сил. А тем часом дело не шло так, что год от году мы работали все лучше и лучше. Скорее наоборот: долгие десятилетия воспитывался самый настоящий наплевизм, небрежение трудом. Будем честны: сегодня мы не лучшие работники в мире. Скажем, в США ежедневно не выходят на работу 1,8 миллиона человек, у нас - 4 миллиона.

Будь предположение о безграничном рвении к труду справедливо, согласитесь, не очень-то красиво выглядела бы наша государственная администрация: в ее распоряжении массы жаждущих отдать все свои силы на общее благо, а вот нет умения использовать эту ситуацию. Увы, представление о всеобщем трудовом порыве существует разве что в трактатах философов.

Надо четко различать, что в жизни произойдет обязательно, какие события только вероятны, а чего не будет никогда, сколько бы мер ни предпринималось. Уверен, например: труд - вещь дьявольски серьезная, никогда он не станет игрой. Настало время инвентаризировать, в чем мы действительно имеем преимущества перед конкурирующим общественным устройством, а в чем, если позволительно так выразиться, недоимущества. Жить среди мифов, может, и уютно для души, да как-то некомфортно в других отношениях.

В идее, в потенции социализм действительно более подходящ для централизованного управления экономикой, и оно совершенно необходимо, тут и вопроса нет. Но централизм удобнее обеспечить не тотальным директивным планированием, а иначе - косвенными, по преимуществу экономическими приемами. Их широко используют в мире. Приведу пример. Япония первая среди развитых держав приблизилась к экологической катастрофе, Это ведь одна из самых перенаселенных стран, стремительно растущая экономика буквально сживала людей со свету. Дошло до того, что в больших городах полицейские стояли на перекрестках в кислородных масках, случались массовые отравления отходами производства. Сегодня, как утверждают и наши туристы, ничего такого нет. Так что же, население вдруг сговорилось и стало беречь среду обитания? Нет, тут государство взяло дело в свои руки. Допустил предприниматель вредные выбросы - уплатит такие деньги, за которые найдутся охотники убирать грязь. Государство ввело жесткие стандарты на выхлопы из автомобилей.и объявило: через пять лет эти нормы вступят в действие. Автостроительные корпорации, хочешь не хочешь, переходят на выпуск машин, отвечающих таким стандартам. Знакомый журналист, побывавший недавно в Японии, говорил: наш «Москвич» там и квартала не проехал бы.

Это и есть централизм управления на деле. А мы все директивы пишем, планы составляем, как спасти Байкал и Ладогу.

В любом случае, хоть у нас, хоть у них, государство является распорядителем огромных средств, полученных в виде налогов или иных поступлений. Оперируя ими, удастся направлять развитие экономики в желательную сторону. Можно на определенный срок уменьшить и даже отменить налоги в казну с предприятий, исполняющих те программы, которые государство поддерживает. Можно давать им более дешевый кредит. Не исключены безвозвратные дотации. Да мало ли примеров централизованного регулирования? Благодаря им в США, Японии, Западной Европе в управлении хозяйством больше реального централизма, чем у нас. При формальной диктатуре плана отечественная экономика развивается, в сущности, анархично. Напомню, что последней исполненной пятилеткой была восьмая, все следующие оказались неудачными, причем степень невыполнения

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
165

планов нарастала вплоть до двенадцатой пятилетки. Фактически мы потеряли контроль над событиями.

Не так давно наделала шуму небольшая статья Л. Попковой «Где пышнее пироги?», напечатанная в журнале «Новый мир». Автор доказывает, что план и рынок несовместимы, надо выбирать либо то, либо другое (нельзя, мол, быть немножко беременной). Но суть-то дела не в том. Как мне представляется, вопрос поставлен некорректно, автор сам себя загоняет в угол, предлагая выбор между планом и рынком. В действительности альтернатива иная: совместимо ли централизованное управление экономикой с рыночными регуляторами? Тогда ответ очевиден: весь мировой опыт учит, что эти вещи превосходно совмещаются и наибольших успехов достигают те экономики, где найдена верная мера этого совмещения, где применены способы, обеспечивающие реальный централизм.

В новом хозяйственном механизме ни такой меры, ни таких способов, на мой взгляд, пока не содержится. Тем самым предрешены и другие его изъяны. Когда всю программу производства в натуре по-прежнему задают сверху, изготовители продукции вправе потребовать: раз вы указали, что конкретно надо выпускать, так назовите, кому мы обязаны поставить изделия, с кого получим деньги за них. Тогда сохраняется в неприкосновенности система фондового распределения продукции, для свободной оптовой торговли просто не остается места, сколько бы слов в похвалу торговле ни содержал пакет документов о перестройке экономики.

Впрочем, о перестройке Госснаба в пакете постановлений сказано прямо: «Превратить... планы распределения продукции в главный инструмент организации материально-технического обеспечения в новых условиях хозяйствования». Тут уж ни убавить, ни прибавить — каждое слово будто на граните высечено.

В духе старого доброго времени облюбованы практические приемы, которыми предполагается пресекать расточительство ресурсов. Административной сфере и предприятиям предписано «при разработке планов производства применение научно обоснованных норм расхода материальных ресурсов...». Задача не нова: печально известное постановление № 695 (как уже поминалось, оно принято в 1979 году) тоже требовало разработки таких расходных норм. Из этой затеи ничего не вышло, да и не могло выйти.

Вспоминаю выступление одного из руководителей Красноярского главснаба на коллегии союзного Госснаба. В ту пору начинали освоение Канско-Ачинского энергетического комплекса. Две тысячи специалистов из тамошних строительных организаций готовили заявки на материалы под программу следующего года, и, как заявил снабженец, «все две тысячи хотят нас обмануть - завышают заявки, чтобы потом не бедствовать». В Красноярске не могли даже проверить, насколько точны заказы. Как проверишь - ведь по каждой заявке надо в полном объеме повторить расчеты строителей, а таких штатов в снабженческом главке нет. Приходилось принимать явно завышенные расчеты на веру.

Снабженец просил ускорить разработку научных расходных норм. Следом на коллегии выступил директор научного института Госснаба и доложил: за пять лет удалось составить несколько тысяч таких норм. Это все, чем мог похвастаться Госснаб. Между тем в стране выпускается около 25 миллионов видов продукции и на большинство их идет не один вид материалов. Нужны, следовательно, сотни миллионов расходных норм.

История повторяется: опять понадобились научные нормы. Нереальность замысла еще и в том, что их придется ежегодно пересматривать, ужесточать, чтобы уменьшить расход ресурсов. Но больше всего поражает даже не утопичность затеи, а косность мышления: предполагается, будто люди станут бережливо хозяйствовать не в расчете на собственную выгоду, а потому, что экономить приказано. Трудно себе представить, чтобы, например, правительство Франции предписывало государственным заводам Рено, сколько никеля позволительно расходовать на один бампер автомашины. Да хоть платину используйте, только вот рынок не признает этих затрат общественно необходимыми. А у нас? В конце концов неудачи нас учат чему-то или не учат? Верим мы в экономические приемы управления или нет?

166
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

Но если в новой системе опять нет места для оптовой торговли, то автоматически отменяется и следующий принцип реформы — самофинансирование. Мало ли что предприятие заработало деньги на развитие производства и социальной сферы. Деньги - это цифра на банковском счету. Под них нужны цемент, металл, кирпич, оборудование и многое другое, а в вольной продаже ничего этого нет и, как мы убедились, не будет. Опять надо ждать, пока неведомо кто и неизвестно когда выделит фонды под заводские деньги. Получится самофинансирование по особому разрешению чиновников в каждом отдельном случае.

Источником самофинансирования служит прибыль предприятия. Но, к примеру, угольная промышленность сегодня убыточна в целом и потому путь к новой системе хозяйствования ей вообще заказан. Неужто в этой отрасли трудятся сплошь недотепы, вгоняющие казну в убытки? Да нет же! Когда оптовые цены назначаются директивно, одним отраслям на роду написано быть убыточными, другим — высокорентабельными. Раз в пятнадцать - двадцать лет происходит пересмотр оптовых цен, выравнивающий уровень рентабельности отраслей. Цены на топливо, металл, древесину, электричество до очередного пересмотра остаются неизменными, тогда как техника быстро дорожает (по нашим расчетам, примерно на 30 процентов за пятилетие), что опять ведет к расслоению отраслей на убыточные и прибыльные.

В пакете постановлений предусмотрен внеочередной пересмотр оптовых цен в 1990 и 1991 годах - иначе перевод множества предприятий на новые условия работы в принципе невозможен. Однако польза от этой меры будет кратковременной - года через два-три предприятия снова окажутся в неравных условиях.

Законы экономики суровы: или работай, как надо, или разоряйся. Но покамест успех или неудача коллектива зависят не столько от того, хорошо или дурно люди хозяйствовали, а от другого: выгодная или невыгодная цена назначена на их продукцию. Единственный надежный способ определения цены - рынок, ничего лучше человечество не изобрело. Речь не идет, конечно, о гигантски увеличенном Тишинском рынке - имеется в виду установление цены на основную массу товаров по согласованию между изготовителем и потребителем. Между тем в новом хозяйственном механизме предусмотрено обратное - «усиление централизованных начал в управлении всем процессом ценообразования». Тогда конец хозрасчету. Сейчас много говорят об использовании закона стоимости, о переходе к товарному производству. Но в товарной модели столько, так сказать, товарности, сколько в ней свободы ценообразования.

Наконец, о последнем, пятом фундаментальном принципе глубоких реформ - об экономических интересах работника. Предприятие, добросовестно рассчитавшееся с казной, отнюдь не получает права самостоятельно распоряжаться оставшимся доходом. На какие цели и сколько направить средств - это по-прежнему определяют свыше через уйму нормативов. Стало быть, заработки опять-таки будут зависеть не от результатов труда, а от того, выгодные или невыгодные нормативы удалось выхлопотать, выклянчить в верхах.

Таким образом, мы не обнаруживаем серьезных изменений в производственных отношениях. Нет их и в практических приемах управления производством, во взаимоотношениях министерств и предприятий. Да, самостоятельность предприятий прокламирована, права их оговорены законом. Но это материя тонкая, деликатная, малейшая непоследовательность законодателя способна превратить закон в пустую бумаженцию.

Сделаем небольшой экскурс в историю. На сентябрьском (1965 года) Пленуме ЦК КПСС, как известно, решались, два вопроса: об экономических реформах и о воссоздании министерств вместо совнархозов. На мой взгляд, не была счастливой сама идея одновременно проводить эти меры: внедрить экономические методы управления и тут же возрождать министерства, то есть органы, предназначенные для чисто административного, приказного руководства. Должно было победить что-то одно: или реформа вытеснит чиновников, или чиновники свернут шею реформе.

Коллизия проявилась уже в ходе Пленума. А. Н. Косыгин обрисовал довольно стройную новую систему хозяйствования. В ней содержались изъяны, я бы

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
167

даже сказал, смертоносные гены, но для начала она была совсем неплоха, а там жизнь подсказала бы, что и как нужно поправить. Выступивший следом Л. И. Брежнев больше надеялся на министерства - они, мол, наведут порядок в народном хозяйстве. Ключевой тезис его речи таков: министерства несут всю полноту ответственности за обеспечение народного хозяйства продукцией по закрепленной за ними номенклатуре.

Но раньше, чем обеспечивать продукцией, ее надо изготовить. У себя в кабинетах администраторы товаров не делают. По логике вещей министерства отвечали и за производство, то есть за использование живого труда, материалов, оборудования, за качество изделий, короче говоря, за все сколько-нибудь значимые стороны производственной жизни. Ответственности без прав не бывает. Естественно, министерствам объективно понадобилась и вся сумма прав, отпущенных отрасли. Взять их можно было только у предприятий - больше неоткуда. Так и произошло. Принятое в ту пору Положение о предприятии (формально оно давало «низам» немалые права) так и осталось бумагой. Иначе и быть не могло. Ведь если одно и то же право дано и директору завода, и министру, то вопрос решается принципиально: кто выше по должности, тот и прав.

Сегодня мы буква в букву повторяем старую ошибку. В пакете документов главной задачей министерств и ведомств названо «удовлетворение потребностей народного хозяйства и населения в высококачественной продукции, работах и услугах». И того чище: министерства «несут полную ответственность за безусловное удовлетворение требований потребителя по поставке необходимой для него продукции». Тогда предприятие ни за что уже не отвечает. Одних этих коротких формулировок вполне достаточно, чтобы отменить новый хозяйственный механизм вместе с Законом о предприятии. Бюрократы заложили в механизм мину, которая непременно взорвется.

Им бы ограничиться этим подвигом, да только чиновники - люди основательные. Они предусмотрели ответственность министерств за научно-техническую политику, качество продукции, уровень технологии производства, сроки создания новой техники, экономию ресурсов, использование вторичных ресурсов (мыслимо ли доверить предприятиям свалки?), за незавышение цен и себестоимости, за использование основных фондов и оборотных средств, за сроки строительства объектов и ввод их в действие... Во всем остальном предприятия свободны, как птицы.

Нынешняя сфера хозяйственного руководства в перестройку не вписывается, ее просто невозможно приспособить к новым условиям. Вопрос стоит так: или немощное всевластие администраторов и неизбежный развал экономики - или перестройка с хорошими шансами на спасение.

Боюсь, что опыт внедрения негодного хозяйственного механизма даст козырь в руки противников перестройки. Я говорил уже, что в 1988 году скорости развития могут упасть: разовые резервы ускорения исчерпаны, а постоянно действующие факторы новым механизмом включены не будут. Возникнет, однако, видимость неудачи с перестройкой: мол, худо-бедно, а в лучшие последние годы приросты в промышленности приближались к пяти процентам, но вот начали реформы, - пожалуйста, получили спад. Реформы тут ни при чем - новый механизм не хуже и не лучше старого, он просто старый, и в этом качестве нейтрален к ускорению.

Всем нам надо осознать разумом и пережить болью сердца пороки испытываемого варианта хозяйственных правил. Если мы сделаем это быстро, у нас останется еще небольшой запас времени - 1989 и 1990 годы, - чтобы провести глубокую экономическую реформу. Тогда в тринадцатую пятилетку мы вступим, располагая работоспособным хозяйственным механизмом. Пятилетний план и способы его реализации связаны между собою намертво. Опоздаем с переменами - еще пятилетие будет потеряно для перестройки. Не исключено, что при таком развитии событий реформы не понадобятся.

А какие реформы нужны - это мы знаем. Надо решаться на перемены - время, отпущенное нам историей, истекает, счетчик включен.

168
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

Гавриил Попов,
доктор экономических наук, профессор

ЦЕЛИ И МЕХАНИЗМ

1

В статье В. Селюнина поставлен вопрос особой важности: сводится ли перестройка к изменению механизма управления или она должна затронуть и саму экономическую стратегию нашего развития? Экономическая стратегия претворяется у нас в планах - долгосрочном и пятилетнем, - так что поставленный вопрос это и вопрос о централизованном планировании.

Любителям футбола хорошо знакома ситуация, когда игрок, увлекшись финтами и «плетя кружево» в центре поля, теряет из виду чужие ворота. В любом деле есть опасность отойти от главного во вспомогательную, обслуживающую сторону. И в перестройке нашей экономики ее цели, ее стратегия оказались «затуманены» повседневными спорами о госзаказах, нормативах и т. д. Одни удовлетворились общей идеей о необходимости ускорить темпы. Для других главное - механизм управления. Третьи считают, что тактически правильнее сейчас - создать механизм, а уж потом можно будет определить цели.

В. Селюнин полагает, что преобладает первая точка зрения - необходимость ускорить темпы. Тут он и прав, и не прав. Действительно, такое примитивное толкование есть. Оно прорывается в «детском» желании поскорее узнать проценты прироста в очередном квартале и - тут с В. Селюниным можно согласиться - превращается из детской болезни в хронического врага перестройки.

В партийных документах четко определено: ускорение - это качество нашего роста. Вот стартовая позиция для обсуждения стратегии перестройки.

Мне хотелось бы высказать некоторые свои соображения. Для краткости вместо «централизованный план» я буду писать «план», хотя, строго говоря, это слово охватывает все виды планов: и централизованные, и составленные «внизу» на основе централизованных, созданные самими предприятиями и учреждениями.

Я, конечно, не претендую на какую-то систему идей. Но, как и В. Селюнин, считаю, что очень важно обсудить, чего мы хотим. Ибо, не получив точного ответа на этот вопрос, будет все труднее отвечать на усложняющиеся вопросы об инструментах управления.

Поясню эту мысль примером. Новый экономический механизм предусматривает денежные отчисления хозрасчетного звена министерству. Спрашивается, какими должны быть нормативы отчислений? Один процент прибыли, или десять, или сорок? И почему именно столько? Мало, к примеру, десять процентов, или, наоборот, много? К чему надо стремиться в следующем году, в следующей пятилетке?

Сам механизм управления не дает возможности ответа - для этого надо знать стратегию экономического развития. Если она, например, предусматривает ускоренное развитие машиностроения, то отчисления в госбюджет от доходов немашиностроительных предприятий должны быть значительно больше. Если же надо прежде всего в самом машиностроении форсировать станкостроение, то нормативы отчислений станкостроительных заводов министерствам должны быть, возможно, нулевыми. Все, что у вас накопилось, используйте у себя. Более того, еще добавим. Станкостроительное министерство получит дополнительные ресурсы из госбюджета. Это и будет форсирование станкостроения. Если же, как считает В. Селюнин, сама установка на форсирование нынешнего машиностроительного комплекса не безупречна, то должен измениться подход к формированию нормативов отчислений.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
169

Или другой пример. В автомобилестроении основную нагрузку при создании новой модели автомобиля несут объединения ВАЗ, ГАЗ, КамАЗ и т. д. Ясно, что основная часть накоплений должна остаться в этих объединениях. Тогда мы скорее получим новые и более высокого качества модели автомобилей. Но есть отрасли другого типа, где предприятия получают готовые технические решения из своих научно-технических центров. Ясно, что в таких отраслях нормативы отчислений с дохода предприятий должны быть иными.

Если, далее, выявлены отрасли, которые на современном этапе научно-технической революции должны быть свернуты, то тут вообще ничего не надо оставлять не только предприятию, но и министерству.

Словом, нормативы целиком зависят от экономической стратегии, от целевых установок плана.

То, что сказано о нормативах, относится ко всем звеньям экономического механизма: политике цен, нормам амортизации, платежам за ресурсы и т. д. Вот почему, на мой взгляд, В. Селюнин - как бы ни относиться к его конкретным идеям — прав в главном: настало время обсудить сами целевые установки. Иначе мы никогда не создадим эффективные экономические рычаги. Вернее, будем «подгонять» экономические рычаги под прежнюю стратегию, как это и есть на практике.

2

Главкой проблемой нынешнего этапа я считаю то, что экономический механизм формируется под пятилетний план, который был составлен административно.

Определение величины экономических нормативов показалось мне чрезвычайно сложным. Но для работников Госплана, Минфина, других центральных экономических ведомств, всех министерств никаких особых трудностей тут не возникло. Нормативы они установили просто: взяли суммы тех отчислений, которые вытекали из существующего пятилетнего плана, и, отнеся их к сумме плановой прибыли, получили величину норматива.

Конечно, на практике эта операция оказалась сложнее - и потому, что в ходе пятилетки многое уже было скорректировано, и потому, что на ряде предприятий сложилась более (или менее) благоприятная, чем ожидалось, ситуация, и потому, что оказывали влияние десятки других факторов - вплоть до субъективного отношения аппарата министерства к данному директору. Но общая идея была именно такой: заложить в нормативы то, что было в плане. Это означает, что предприятия остались во власти волевых «усмотрений» министерства. Только теперь такие «усмотрения» действуют не прямо, как плановые задания, а через устанавливаемую министерством величину норматива. Конечно, нормативное воздействие - вещь существенно более прогрессивная. Например, раньше мои сто рублей дополнительной прибыли могли целиком быть изъяты министерством. Сегодня есть твердый норматив того, как они будут распределены между мной и министерством, и, следовательно, интерес их заработать. Можно привести немало других примеров того, насколько лучше прежнего внедряемый сегодня механизм. Не случайно же многие трудовые коллективы видят в нем возможность работать лучше.

Но нам уже нельзя удовлетворяться критерием «лучше, чем было». Это очень опасный, как показали годы торможения, критерий. Ведь слово «лучше» может означать и «очень мало» и вообще быть временным. Нам нужна коренная перестройка - таков логический вывод из коренной неприемлемости ситуации в экономике.

А по этому единственному правильному счету картина вырисовывается иная.

Суть прежнего механизма - командное положение министерства, его право административно определять жизнь хозрасчетного звена,— по существу, не изменилась. Как и раньше, судьба завода прежде всего зависит от воли министерства, и только потом — от итогов своей работы. При «доброй» воле дадут низкий норматив отчислений в бюджет и министерству - завод окажется в передовых. Или наоборот.

170
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

Как известно, экономические нормативы - один из рычагов нового механизма. Другой рычаг - государственный заказ. Предполагалось, что госзаказ будет дополнительным механизмом, смыкающим прошлое с настоящим. От прошлого в нем - обязательность. От нового - выгодность, ориентировка на самые важные конечные результаты и т. д. Это все в теории. А на практике о выгодности никто не вспоминает, как и об ориентировке только на самое важное. Главным в госзаказе осталась обязательность, к тому же он охватил до 90—100 процентов объемов производства. Так что сохранились все прежние директивные плановые задания, правда, их одели в новую форму с погонами госзаказа.

На деле это означает подрыв главной идеи полного хозрасчета: самофинансирование инициативного научно-технического прогресса. Подрыв идет по следующей схеме. Предположим, завод заработал несколько миллионов рублей в фонд технического развития - на новые станки и новые материалы. Он обращается к двум своим постоянным поставщикам и слышит в ответ: ничем помочь не можем, у нас только госзаказом загружены все мощности. Добейтесь, чтобы ваши просьбы вошли в него.

Приходится заводу, чтобы заказать станки и материалы, направить просьбу в свое министерство. То - в Госплан и т. д. Словом, это будет движение по давно знакомым лестницам парадных подъездов, но разница все же есть: раньше надо было просить на НТП и деньги, и их «отоваривание», а теперь - добиваться только включения в план.

Конечно, наличие денег облегчает переговоры. Конечно, все наверху обязаны рассматривать такие заявки в первую очередь. Но дефицит есть дефицит, и главное решение - кому дать, а кому отказать — принимает «верх». Это не самофинансирование. Это - финансирование своими деньгами принимаемых наверху решений. А идея самофинансирования была иная: завод сам заработал деньги и выбрал вариант НТП. Другой завод сам рассматривает заявки этого и других заводов и принимает заказы у тех, кто ему больше заплатит. Заплатит же по идее больше тот, кто сумел рентабельно использовать свой фонд развития. А в основе того, что мы сейчас внедряем, не объективная рентабельность, а по-прежнему волевое решение центральных органов.

Можно было бы продолжить анализ, рассмотрев лимиты снабжения, фонд оплаты и т. д. Но общий вывод ясен и так: мы сегодня имеем экономический механизм только по форме. На деле за ним стоит наш прежний административно составленный план. Вообще-то с этим выводом все, как правило, согласны. Но говорят: так и было задумано. Сперва экономический механизм будет формой, затем - с новой пятилетки - в нее вольется новое содержание.

Сначала о том, можно ли подготовить заранее форму. Теоретически можно. Но то, что делаем мы, назвать подготовкой формы для будущей пятилетки никак нельзя. Мы создаем форму только для нашего старого плана. И хотя это дает опыт работы с экономическими рычагами новой системы - нормативами, госзаказами и т. д., - в целом новой формы для новой жизни не получится. Ибо за каждым рычагом стоит старое содержание, которое нас не устраивает. Кому нужно выполнение плана выпуска такой обуви, которую и сейчас не покупают? Кому нужен прирост грузооборота, если он связан с тем, что предприятия разобщены по сотне министерств и каждое министерство организует «свою» кооперацию?

Нынешний план настолько несовместим с новым механизмом, что влияет решающим образом на форму, не позволяя появиться ни нужным нам нормативам, ни нужным госзаказам. Словом, мы новую форму настолько подгоняем под старое содержание, что форма получается хоть и новая, но вовсе не та, какая нужна будет в следующей пятилетке. В эту пятилетку мы будем входить, не имея нового механизма.

Таким образом, игнорирование целей экономического развития, которое проявилось в упоре на существующий план, обрекает нас к началу новой пятилетки на тяжелейшую ситуацию. Причем порой кажется, что это кое-кого из наших явных и скрытых консерваторов устраивает. Они ведь только и умеют, что составлять и выполнять административные задания. И пока план главенствует - прямо ли или как основа экономических нормативов - они на коне. Сегодня этот

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
171

путь позволяет им остаться на своих постах. В новой пятилетке опять придется начать дело с составления административного плана и опять без него не обойтись. А если итоги будут очень плохие - свалить их не на план, а на перестройку. Опыт перестройки, таким образом, убеждает нас в следующем: при сохранении старой экономической стратегии, стратегии нынешнего плана, нельзя создать и новый экономический механизм.

3

Что такое административно составленный план, какая стратегия заложена в нем? Эту стратегию характеризуют такие моменты. Во-первых, одновременный рост всех участков и некоторое форсирование ряда из них.. Во-вторых, упор на обобщенные показатели и недостаточно внимания к реальному удовлетворению спроса - как производственного, так и потребительского. В итоге затоваривание и дефицит. Случайны ли они? Отнюдь нет.

В строго иерархической административной системе все органы одного уровня равноправны. Равноправны между собой и руководители одного уровня: будь то министры, руководители краев и областей, директора предприятий и объединений. При этих условиях распределение ресурсов центром неизбежно подвержено давлению идеи равноправия, точнее уравниловки. Действует прежде всего принцип: всем сестрам по серьгам. Отсюда равномерный прирост в рамках сложившейся структуры. Но эта равномерность все же нарушается. Дело в том, что на деле между министрами, как и между директорами или руководителями областей, различие есть. Большее влияние и больший вес имеют те, кто сегодня руководит участками более объемными по ресурсам, по числу занятых, числу членов партии и т. д. Естественно, что руководители с большим «весом» и добиваются большего. А следовательно, в структуре происходят какие-то очень медленные изменения в интересах тех, кто «весомее».

Разумеется, центр, анализируя тенденции развития, пытается форсировать участки, которые признаны отстающими или прогрессивными, закладывая в долгосрочные планы преимущества, положим, для нефтегазового комплекса, АПК или «большой химии». Но задания плана весьма обобщенные. В ходе их конкретизации по части снабжения, финансирования и других текущих корректировок всегда проявляется общая тенденция: тем, чье развитие собирались форсировать, достается меньше, чем намечалось. А в тех случаях, когда удавалось обеспечить курс на структурные изменения, оказывалось, что они происходили не там, где ожидался наибольший эффект, а на тех участках, которые курировал руководитель более высокого ранга.

Итогом такого рода структурной политики (а она единственно возможная в Административной Системе) было постепенное возрастание роли отраслей и регионов, в прошлом относительно более «влиятельных» по удельному весу производства или по рангу руководителей, а чаще в силу действия обеих причин. Тут прошлое диктует будущему.

Стратегия уравнительного распределения ресурсов исключает мобилизацию преимуществ наиболее эффективных отраслей или регионов. Такая стратегия заранее отказывается от крупного экономического выигрыша, так как игнорирует участки, где он возможен. В результате «общий котел» становится все меньше, а «прибавки» - всем поровну - все незначительнее. Причем эти уравнительно распределяемые приросты тем ниже, чем стабильнее становится структура. В итоге она все больше «затвердевает».

В пятидесятых годах это еще было терпимо. Но в шестидесятых - семидесятых развернулась мировая научно-техническая революция, связанная с глубокими изменениями в соотношении отраслей, со стремительным падением роли целых отраслей, кризисом отдельных регионов. В этих условиях утрата гибкости ведет ко все большему отрыву типа структуры нашей экономики от того, что существует в развитых странах мира.

А отсталая структура экономики обрекает на падение эффективности даже грандиозных капитальных вложений. Средства распыляют по сотням участков, в

172
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

итоге у всех что-то есть, но всем чего-то не хватает. Например, городу нужны подземные переходы. Почему не закончить один, потом начать другой? Нельзя. Нельзя дать деньги одному «уважаемому району», обделив другой «уважаемый район». По этой логике «удобнее» строить подземные переходы сразу в нескольких районах города, хотя строить придется долго. Иное решение в Административной Системе - случайность, исключение.

Вот почему перестройка экономики у нас не может ограничиться перестройкой механизма управления. Не менее важен вопрос о целях экономической стратегии.

В чем должны состоять цели экономической стратегии перестройки? Этот вопрос и начал обсуждать В. Селюнин. Отмечу ряд моментов и я. Разумеется, кратко.

Прежде всего нужно удовлетворить спрос населения - и на предметы потребления, и на услуги, не забывая при этом об уже накопленных населением деньгах, то есть отложенном спросе. Конечно, его можно на какое-то время и в каких-то формах заморозить. Но решительно неприемлемы предложения о денежной реформе с целью обесценить то, что трудящиеся уже накопили. Это был бы такой политический удар по перестройке, который не компенсировать никакими экономическими выигрышами.

Можно предвидеть, что переориентация на спрос вызовет перегруппировку и материальных, и человеческих ресурсов. Практически это отзовется закрытием многих предприятий. В легкой промышленности, сельском хозяйстве, в сфере услуг «сгорят» те, кто не умеет работать; в тяжелой - потребуется закрыть предприятия, созданные сверх реальных потребностей страны. При этом ресурсы искусственно раздутых отраслей перельются в те, которые работают на население.

Говорят: это ослабит мощь страны, ведь перелив пойдет из машиностроения, тяжелой промышленности. По формальной логике - верно. Но лишь по формальной. Если же вдуматься, то тяжелая промышленность - выиграет. Почему? Да потому, что закроются самые неэффективные предприятия - те, что десятилетиями, по существу, жили за счет других, неэффективные филиалы, цеха, участки. А заводы, обеспечивающие или способные обеспечить современное производство, по-настоящему наберут силу, увеличивая свои доходы.

Если бы, однако, проблема сводилась только к перегруппировке средств и сил между секторами нашей экономики, то она была бы не более трудна, чем, например, перевод военной промышленности на мирные рельсы. Но ситуация значительно сложнее. Во-первых, отрасли, ориентированные на социальные цели, у нас невероятно отстали от мировых стандартов. Эти отрасли нуждаются не просто в переливе ресурсов: надо, чтобы ресурсы отвечали современным техническим, технологическим, экологическим, медицинским нормам. Во-вторых, и наша тяжелая промышленность в очень тяжелом положении, - она тоже существенно отстает от мирового уровня.

Вот почему, если смотреть правде в глаза, перестройка не спасет страну, если она не приведет к решительному изменению ситуации на таких ключевых участках, как компьютеризация, робототехника, биотехнология, информатика и т. д. Без этого не решить экологических проблем, проблем безопасности производства, не освободить тысячи людей от отупляющей работы на конвейерах.

Для преодоления отставания есть, как видится, два пути. Первый: ждать, когда под воздействием спроса населения перестроятся легкая промышленность, сфера услуг, сельское хозяйство, а их потребности вызовут и перестройку нашей тяжелой промышленности. Этот путь реален, прочен, но долог. Второй: использовать силу и мощь центра для ускорения технической реконструкции. Уместно напомнить, что Япония, добившаяся наибольших успехов на путях НТП, в наибольшей степени использовала государство как инструмент ускоренного развития; если уж при частной собственности резервы централизма дали такой эффект, то нам, как говорится, и бог велел.

Но возникает такой вопрос. Ведь наша индустриализация тоже исходила из идеи централизованного форсирования технического прогресса. Не повторится ли

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
173

ситуация - со всеми последствиями для экономики и политики? Не приведет ли попытка активно использовать для преодоления экономического отставания центр к его отрыву от общества, к росту бюрократизации и такой же растрате материальных и человеческих ресурсов, какими было заплачено за административный подход к индустриализации?

Вопрос не пустой. Нынешняя ситуация весьма противоречива. Интересы эффективной структурной перегруппировки требуют устранения волевого вмешательства центра. А необходимость быстрейшего преодоления отставания указывает на необходимость активного использования центра. На мой взгляд, это главное объективное противоречие нашей экономической перестройки. Надо искать такой механизм хозяйствования, при котором удалось бы использовать преимущества централизма и одновременно избежать тех опасностей обособления центра, которые проявились в тридцатые годы в культе личности и породили в конце концов механизм торможения.

4

Задачи структурной перестройки первого уровня - перегруппировка ресурсов, устранение неэффективных предприятий и т. п. - успешно решит рынок, экономическое соревнование, цены соглашения, полный хозрасчет и т. д. Задачи структурной перестройки второго уровня, требующие рывка, коренной технической реконструкции, необходимо решать при активном участии центра. И если проблемы рынка ясны, то вторая задача, с учетом успехов и трагедий прошлого, очень непроста. В самом деле: что такое централизм нового типа - не административный, а экономический?

Видимо, надо сначала освободить центр от обязанностей непосредственно управлять всей экономикой и прямо отвечать за нее. Усилия правильнее сосредоточить только на том, что без центра делается плохо или даже вообще не может быть сделано. Затем нужно роль центра управления ограничить экономическими рычагами. И, наконец, требуется выработать такую политическую систему, при которой сохранение мощных экономических рычагов в руках центра исключило бы его попытки поставить себя над обществом, не привело бы к всевластию бюрократии.

Если с центра не снять прямую ответственность за экономику в целом, его органы будут тратить ресурсы на то, чтобы поправить текущие дела и обеспечивать итоги квартала или года. Отвечать за экономику должны (непосредственно и полностью, своей зарплатой отвечать) хозрасчетные организации. А центр стал бы влиять на общее развитие экономики через свои, централизованные, программы.

Мы должны освободить центр прежде всего и главным образом для того, чтобы он сосредоточил все свои силы на ключевых для будущего страны участках.

Сходство с моделью индустриализации в таком подходе - в упоре центра на главное (в то время это была тяжелая промышленность); сходство и в относительном безразличии центра к другим сферам (тогда - к легкой промышленности, колхозам, кооперативам и т. д.). Отличие же в том, что прежде эта модель была административной (с неизбежными жертвами, потерями и издержками - экономическими и социальными), а теперь мы должны сделать ее экономической (и, соответственно, демократической).

Что означает экономический централизм? Во-первых, право центра распоряжаться лишь теми ресурсами, которые ему отчислены. Только их он может использовать как рычаги влияния. Административные права должны быть сведены к минимуму. Смысл такой меры; властью центра можно делать только то, что укладывается в имеющиеся у него фонды. В этом - первое ограничение опасности отрыва центра от общества.

Во-вторых, необходимо сделать задания центра экономически выгодными: если они самые выгодные, их и выполнят в первую очередь. За заказами нашего правительства отечественные заводы должны гоняться, как гоняются капитали-

174
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

стические фирмы за подрядами своего. В этом - тоже большой смысл. Чтобы платить за госзаказы достойную цену, центр должен найти сферы наиболее эффективного приложения усилий. Необходимость действовать с помощью госзаказа, который выгоден, - еще одно ограничение опасности свести централизм к администрированию, к бюрократизации.

Третье ограничение - система оплаты работников центра. Они должны получать, как говорил В. И. Ленин, тантьемы - доход с учетом отдачи своих усилий, централизованных программ.

Четвертое ограничение - создание мощных, самостоятельных, способных экономически противостоять центру предприятий, объединений, кооперативов, региональных экономических комплексов и т. д.

Какой видится схема взаимодействия централизованного плана и экономических рычагов? На первом этапе, при разработке долгосрочной стратегии НТП и всей экономики, определяются задачи развития. Анализируется, какие из них могут быть решены самими предприятиями при помощи прямых рыночных связей. Далее выявляются участки, требующие централизованного влияния, и исчисляются необходимые для их ускоренного развития ресурсы. Сопоставление их с предполагаемой суммой доходов формирует подход к определению базисных нормативов, масштабов изъятия средств у предприятий (отчисления в госбюджет, плата за фонды).

На втором этапе в пределах выделенных центру ресурсов разрабатываются централизованные, а также отраслевые и региональные программы и распределяются фонды для госзаказов - так, чтобы сделать госзаказы наиболее выгодными.

С учетом этих программ и перспектив деятельности хозрасчетных ячеек на третьем этапе формируется план, состоящий из двух блоков - плана госзаказов и обобщенного плана предприятий. На этой основе можно определить главный экономический норматив - нормативную цену, а также прогрессивный налог за отклонение от нее.

Весь этот процесс надо спасти от произвола начальства. Только при демократическом механизме можно правильно решить, какие нормативы будут приемлемы для общества.

Такой, в общих чертах, представляется мне система, которая должна возникнуть в результате перестройки. Она позволит выработать как экономическую стратегию, так и механизм управления - инструмент ее реализации.

В итоге хотелось бы отметить следующее. Поддерживая основные идеи В. Селюнина, я считаю, что не стоит все же представлять оспариваемый им взгляд на темпы как официальную точку зрения. Это точка зрения прежде всего центрального хозяйственного аппарата. Партийная постановка вопроса об ускорении как качестве роста вполне позволяет найти правильные подходы к проблеме темпов.

В отличие от В. Селюнина я считаю необходимым сохранить определенный упор на развитие ряда ключевых звеньев экономики, сосредоточив влияние центра прежде всего на них.

И, наконец, только экономический подход представляется мне недостаточным. Как, скажем, отнесется бригада, освободившаяся от избыточных работников, к директиве райисполкома выделить двух человек на овощную базу? Как отнесется коллектив, избравший директора, к попыткам райкома «задавить» этого руководителя партвзысканиями за «строптивость»? Если райисполком или райком своего добьются - погибнет новый экономический механизм. А если трудовые коллективы хозрасчетных ячеек захотят избрать исполком, способный обойтись без мобилизаций на базы?

Нужны политические гарантии. Политические гарантии - новая всеобъемлющая демократическая система устройства общества. Без них сам по себе механизм управления экономическим не станет. Централизм при социализме объективно необходим. А главная гарантия от бюрократизации центра - демократизация политической системы и внутрипартийной жизни.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
175

Отто Лацис,
доктор экономических наук

УГРОЗА ПЕРЕСТРОЙКЕ

Те мысли, которые В. И. Селюнин подробно обосновал здесь, сначала были кратко изложены в газетной статье в «Социалистической индустрии». Она наделала много шуму. В метро можно было увидеть людей, читающих ее ксерокопии. Мнение об этой статье у меня спрашивали в самых разных аудиториях - от студентов Московского университета до иностранных журналистов. Такой интерес сам по себе - показатель блестящего успеха перестройки: множество «простых людей» стали серьезно и предметно, как о своем близком деле, раздумывать над стратегическими государственными проблемами, о которых, казалось бы, должна голова болеть только у Госплана.

Хотелось бы сразу отодвинуть в сторону несущественные для нашего разговора споры о точности расчетов автора. И не только потому, что индексы макроэкономических величин по своей природе не бывают точными в простом арифметическом смысле, и для их расчета невозможно предписать наилучшую для всех случаев методику. Даже и явные частные количественные просчеты не хотелось бы обсуждать. О тех экономистах, которые, поправляя В. Селюнина, указывают на действительные или (чаще) мнимые ошибки в его расчетах, я бы сказал так: они спорят, на каком делении ему следовало бы установить планку прицела, не замечая, что он предлагает стрелять вообще в другую сторону. Вот об этом - о выборе цели - и надо прежде всего говорить.

Я глубоко убежден, что Селюнин предлагает правильную цель, хотя многое в его анализе нуждается в уточнении. Прежде всего я бы отметил, что он напрасно считает себя оппонентом академика Аганбегяна - на самом деле они оба смотрят на наше экономическое развитие в общем одинаково. Ускорение, о котором говорит А. Г. Аганбегян, нам, несомненно, необходимо, и его. демонстрационный расчет, приведенный В. И. Селюниным, бесспорно верен. Другое дело, что есть ошибочные истолкования этого расчета, что привычное бюрократическое приложение идеи ускорения приводит к неверным плановым решениям - но в этом уж виноват не Аганбегян, а те, кто так планирует.

Представим себе, что некий врач говорит: у пациента повышена температура, он болен, надо лечить. А ему отвечают: да, надо запланировать нормальную температуру. «Спускают» план по температуре и начинают трясти градусник, чтобы скорее показал то, что требуется. Так недолго и уморить больного, но разве виноват тот врач, который отмечает повышение температуры и полагает, что у здорового человека она должна быть нормальной?

Конечно, планировать надо не температуру, а лечение - при хорошем лечении экономический «градусник» без специальных усилий плановых органов покажет нормальную температуру. И наоборот: при нынешних попытках «выбивать» из предприятий объемы ради объемов путем извращения идеи государственного заказа и других идей реформы - при таких действиях не будет ни реального оздоровления экономики, ни даже формальных показателей здоровья.

И дело не в конфликте между потреблением и накоплением или между первым и вторым подразделениями общественного производства или группами «А» и «Б» промышленности. Пожалуй, здесь В. Селюнин в увлечении справедливой критикой наших недостатков не заметил, что сам применяет в критическом анализе макроэкономические показатели, то есть аргументы из того же ряда, к которому обращался и А. Аганбегян: эти показатели сигнализируют о болезни, но не указывают прямой дороги к ее излечению. Представим себе, что плановые органы вдруг возьмут сторону Селюнина, но истолкуют свою за-

176
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

дачу так же, как они истолковывали ускорение «по Аганбегяну», то есть сведут дело к тому, чтобы желаемые макроэкономические показатели разверстать по предприятиям - лишь бы ответ сошелся с искомым решением. Тогда они примутся «забивать» в планы предприятий первые попавшиеся объемы по группе «Б» точно так же, как сейчас «забивают» по группе «А», не считаясь с реальными потребностями и возможностями.

Все дело в том, что показатели, пригодные для макроэкономического анализа, не могут служить исходной позицией текущего планирования, особенно на уровне предприятий. Изучив эти показатели, можно понять пороки старой стратегии и выработать новую, но правильную стратегию нельзя реализовать напрямую через планирование «хороших» показателей. В конце концов расчет В. Селюнина носит такой же демонстрационный характер, как и расчет А. Аганбегяна. Он отражает нездоровье, но даже не дает диагноза болезни, а тем более не указывает лечение. Ведь настоящая беда не просто в том, что выпускается слишком много средств производства и слишком мало предметов потребления. Беда в том, что изготавливается множество ненужных средств производства, ненужных предметов потребления, а нужных не хватает - и тех, и других.

На уровне анализа сводных показателей можно доказать, к примеру, что у нас не хватает зерноуборочных комбайнов, поскольку уборка длится чрезмерно долго и от этого велики потери хлеба. Между тем мы собираем зерна в 1,4 раза меньше, чем США, комбайнов же производим в 16 раз больше. Неисправных комбайнов у нас в хозяйствах столько, что американской промышленности при ее нынешних мощностях по комбайнам удалось бы произвести такое количество лишь за 70 лет. Выходит, с одной стороны - чудовищное перепроизводство комбайнов, которое могло продолжаться лишь потому, что совхозы при отсутствии хозрасчета получали технику за счет государственного бюджета, а колхозы - за счет периодически списываемого государственного кредита. Такую технику, какую предлагают многие наши заводы, колхозы и совхозы соглашались брать только задаром и очень часто - на запчасти. Как только с началом реформы чуть-чуть проявил свою силу хозрасчет, хозяйства сократили свои заявки на сельхозтехнику на треть, а производитель особо плохих комбайнов - Красноярский завод - оказался перед угрозой остановки из-за отсутствия сбыта. И это при продолжающейся нехватке запчастей, при сохраняющемся монопольном положении плохого отечественного комбайна на нашем рынке и при государственной дотации, делающей новейший и лучший из советских комбайнов - «Дон» — полубесплатным даже при полном хозрасчете хозяйств. За полную цену и его бы не брали. И наряду с перепроизводством - огромная нужда в комбайне такого, скажем, качества, как производимые в ГДР: высокопроизводительные, легкие, надежные, с малыми потерями зерна.

Выходит, вопрос о том, сколько комбайнов нам нужно, неотделим от вопроса о том, какие это будут комбайны, как их будут снабжать запчастями, ремонтировать, хранить. Следовательно, мы не можем определить, что и как планировать, пока не решим, кто планирует. Колхоз на свои кровные закажет одно, министерство на государственные, то есть «ничьи», - совсем другое.

Нет никаких сомнений, что нам нужен, и очень нужен, рывок в развитии машиностроения. Вполне логичным представляется решение дать в связи с этим повышенные капиталовложения для отрасли. Но в сочетании со старым механизмом планирования этот пункт плана становится самоцелью. Для определенных звеньев государственного аппарата, наделенных немалой властью, задача сводится к этому: затратить такие-то суммы. И тратят. Потрясающий факт сообщил в «Огоньке» генеральный директор знаменитого Ивановского станкостроительного объединения В. Кабаидзе: ему для расширения производства не нужны дополнительные площади, а министерство навязывает сто миллионов рублей и велит строить новый корпус. Гораздо меньшие по объему целесообразные затраты, прежде всего на новое оборудование, директор осуществить не может, а огромные бросовые - пожалуйста.

Еще замечательнее эффект строек Минводхоза. Они уже стали притчей во языцех из-за огромного ущерба, наносимого природе и памятникам культуры,

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
177

но еще не оценены по достоинству с точки зрения экономической. Принятый у нас нормативный срок окупаемости капиталовложений, отнюдь не жесткий, а скорее вольготный, составляет восемь лет. Фактический срок окупаемости капиталовложений Минводхоза в прошлой пятилетке, по оценкам самого ведомства, превысил двадцать пять лет - этого уже вполне достаточно, чтобы немедленно отказаться от подобных работ. Но, по оценкам независимых от ведомства ученых, реальный срок окупаемости его затрат составил сто лет - величина, можно сказать, иррациональная, по сути равнозначная признанию, что эти затраты не окупятся никогда. А многие объекты орошения имеют отрицательную «рентабельность»: это затраты ради «производства» убытков. От такого орошения плодородие земель не возрастает, а уменьшается либо уничтожается полностью. Это всенародное бедствие - но не стихийное, а плановое бедствие - может существовать лишь по одной причине: оплата объектов орошения идет за счет государства. Будь оно за счет колхозов и совхозов, за счет их хозрасчетного дохода - ни копейки не получил бы Минводхоз на большинство своих проектов.

Таким образом, если мы вполне правильную мысль В. Селюнина об ускоренном увеличении производства предметов потребления попытаемся реализовать через существующий механизм планирования (выделить на эти цели столько-то миллиардов рублей ассигнований, разверстать по соответствующим министерствам, затем по предприятиям), у нас не выйдет ничего, кроме новых бросовых затрат, только в других отраслях. Прошло время, когда нехозрасчетный механизм планирования действовал неэффективно. Сейчас он вообще не действует, то есть не ведет к поставленной цели.

Для излечения от «министерских» болезней предлагаются разные рецепты. Поговаривают, например, о переводе министерств на хозрасчет. Но такие предложения выдают лишь непонимание ключевого слова реформы. Хозрасчет есть метод, основанный на окупаемости всех затрат предприятия выручкой от продажи его продукции или услуг и оплате труда коллектива в зависимости от полученной прибыли. Значит, как минимум необходимы производство и продажа произведенного. Не может быть на полном хозрасчете, скажем, цех - он производит какую-то продукцию, но не продает ее, тут возможен лишь частичный хозрасчет, внутризаводской. Не может быть на хозрасчете и министерство: оно ничего не производит. Оплату труда аппарата министерства можно и нужно ставить в зависимость от результатов работы его предприятий - скажем, перевести на премиальную оплату или на тантьемы (проценты со сделки), как предлагал Ленин. Но, скажем, заключать договор министерства с предприятием с обязательством полного возмещения убытков от ошибок министерства - значило бы, по сути, покрывать эти убытки за счет всех предприятий отрасли. Ведь министерство само ничего не производит, подлинного хозрасчетного дохода иметь не может - оно в состоянии расплачиваться лишь деньгами, отнятыми у тех же предприятий, путем централизованных отчислений. Но ведь оно само же и устанавливает нормативы этих отчислений, и жалоб на произвол в этом деле сколько угодно. Само и транжирит централизованные ресурсы, пример тому - стомиллионный «сарай», навязанный В. Кабаидзе. И если министерству придется из такого же централизованного фонда расплачиваться с потерпевшими в результате очередного бюрократического головотяпства предприятиями - его не убудет. А предприятие успокоится, жалоб не будет - ведь пострадавшим останется только государство. И министерство надежно укроется под защитой централизованных фондов.

Нет, хозрасчетное планирование должно означать другое: нехозрасчетные по своей природе звенья вроде министерств, главков, бывших ВПО или новейших ГПО, не создающие никаких ресурсов, не должны и распоряжаться ресурсами. В документах реформы хозрасчет не зря расшифровывается как самоокупаемость и самофинансирование - это не тавтология, слова эти означают разное. Самоокупаемость означает права и ответственность предприятия в отношении текущих затрат, самофинансирование - в отношении капитальных. Коли станкостроение заработало в свои фонды сто миллионов рублей, приходящихся на долю Ивановского объединения, - они и должны быть в руках коллектива объединения во главе с В. Кабаидзе. Именно здесь сосредоточены и наибольшие знания относи-

12. «Знамя» № 7.

178
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

тельно целесообразного использования средств и, главное, наибольшая заинтересованность в нем.

Конечно, остается вопрос о необходимой централизации: как быть, когда нужно объединить средства для сооружения крупного объекта, в интересах многих предприятий. Но ведь о создании для такого случая акционерных обществ умели договариваться капиталисты еще в прошлом веке - у нас же, на базе социалистической собственности, добровольное объединение ресурсов можно организовать гораздо проще. Да и был такой опыт в двадцатые годы, есть подобное и сейчас - взять хоть межколхозные предприятия.

Бывает необходимым и финансирование строек за счет государственного бюджета. Но сфера, где оно необходимо и полезно, во много раз меньше той, которая сейчас им охвачена. Такими централизованными в общегосударственном масштабе ресурсами мог бы распорядиться Госплан. В связи с этим пора уже сказать и о том, что с переходом на новую хозяйственную систему большая часть управленческих функций должна переходить от министерств и других органов управления к предприятиям. Зачем же нам тогда столько министерств в промышленности и строительстве? Большая часть из них не нужна, и упразднение их как раз и может стать самым простым и надежным способом избавления от производства ненужного. Ну а те функции совместной деятельности, которые нужны и в новых условиях, можно возложить на создаваемые предприятиями на паях договорные (и добровольные!) фирмы, оказывающие платные услуги по управлению. Сфера управления должна все больше превращаться в сферу услуг.

И еще один вопрос нельзя обойти в связи со статьей В. Селюнина. Предположенный им реванш бюрократии - не какая-то аморфная идея, он имеет вполне реальный и очень сильный механизм. Разрушительное действие этого механизма проявляется независимо от того, направляет ли его кто-либо сознательно или оно разворачивается стихийно под влиянием присущих бюрократической системе свойств и других объективных обстоятельств. Этот опаснейший для судеб перестройки механизм - инфляция, вызываемая чрезмерными расходами государственного бюджета. За последнее время бюджет понес непредвиденные потери из-за сокращения импорта товаров народного потребления (вынужденная мера, вызванная сокращением экспортной выручки после падения мировых цен на нефть), из-за сокращения продажи водки, из-за Чернобыльской аварии. Между тем и до того существовал избыток денежных выплат населению по сравнению с товарным обеспечением рынка. Правда, государственное регулирование цен позволяет создавать видимость их стабильности, но избытка необеспеченных денег оно не снимает. Сейчас давление этого избытка на потребительский рынок видно простым глазом: список товаров, перешедших в разряд дефицитных, ширится неудержимо. Рынок рушится на глазах, несмотря на то, что поставки товаров растут: денежные выплаты растут быстрее. Миллионы людей делают работу, в результате которой не получится никакого товара: строят оросительные каналы, которые не дают прибавки сельскохозяйственной продукции; выпускают станки, для которых нет станочников, тракторы, для которых нет трактористов, комбайны, которые заведомо не будут работать. Еще миллионы людей снабжают эти ненужные производства электроэнергией, металлом, рудой, нефтью, углем и т. д. и т. п. Все они получают зарплату наравне с другими и приносят свои честно заработанные деньги в магазины, но там их не ждут товары, произведенные в результате их труда: чего нет, того нет. Если так продолжать - либо полки в магазинах опустеют окончательно, либо повышение цен станет неизбежным.

Я говорю здесь не о том повышении, необходимость которого существует давно, о чем и я писал во втором номере «Знамени» за 1988 год. То повышение ради изменения устаревшей структуры цен, оно может быть проведено с полной компенсацией населению в виде повышения зарплаты и пенсий на ту же сумму, на какую повысятся цены на отдельные товары. Это неизбежное и достаточно сложное, болезненное для многих мероприятие при общем товарно-денежном равновесии могло бы нормализовать рынок. Но когда к структурному неравновесию добавляется общее неравновесие - тут дело хуже, и само изменение структуры цен едва ли может дать полезный результат в таких условиях.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
179

Срочного и придирчивого пересмотра требуют прежде всего крупнейшие проекты, перешедшие в наши планы из времен застоя. Пока из их числа отменена лишь пресловутая переброска части стока северных рек - отменена благодаря протестам общественности против ее экологических последствий. Экономическая же катастрофа, которой грозит нам масса проектов такого рода, еще недостаточно осознана. В этом отношении, скажем, строительство крупнейшего тракторостроительного комплекса в Елабуге вызывает не меньше сомнений, чем проект переброски. 3,8 миллиарда рублей предстоит отдать на сооружение тракторного суперзавода, потом еще сотни миллионов ежегодно на его работу - и все это дополнительные рубли, которые будут предъявлены в магазинах без всякого покрытия, потому что завод в Елабуге не будет производить товаров для населения. Более того - и с помощью выпускаемой им продукции тоже не будет получена прибавка в выпуске товаров для населения, потому что для уже действующих тракторных заводов не хватает рынка сбыта, для уже имеющихся в хозяйствах тракторов не хватает трактористов, не хватает и работы. Такой комплекс, который запланирован в Елабуге, способен только расширять брешь на товарном рынке.

А ведь это стройка, сопоставимая по масштабам с ВАЗом или КамАЗом. Пока еще не поздно перепрофилировать ее: можно поставить вместо тракторного, например, завод для массового производства микролитражки «Ока», которую сейчас негде делать в экономически эффективных масштабах. Такой завод смог бы ежегодно уменьшать на несколько миллиардов рублей брешь на рынке товаров народного потребления. Уменьшать, а не увеличивать. Подобным же образом можно пересмотреть целесообразность некоторых других строек, да и действующих производств.

А главное — нужно быстрее двигать вперед экономическую реформу. Распространять ее не только на предприятия, но и на сферу отраслевого и народнохозяйственного планирования, финансов и кредита, оптовой торговли, менять все экономические отношения так, чтобы не осталось ни одного уголка, где рубль народный можно транжирить как ничей.

Николай Шмелев,
доктор экономических наук, профессор

ЭКОНОМИКА И ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ

Начну с того, что я полностью поддерживаю и анализ, и выводы статьи В. Селюнина. Он говорит не о мелочах, не о второстепенных проблемах и трудностях нашей экономической жизни - он говорит о главном. Не надо иллюзий, вопрос сегодня действительно стоит так, как пишет В. Селюнин: «...или немощное всевластие администраторов и неизбежный развал экономики - или перестройка с хорошими шансами на спасение». Нам жизненно необходимо, чтобы и руководство страны, и среднее звено, и все население в полную меру осознали критический характер нынешнего этапа нашей истории: либо мы пойдем вперед как великая, мощная и динамичная держава, либо мы в самом скором времени (думаю, не позже конца этого - начала следующего века) превратимся в отсталое, застойное государство, являющее всему миру пример того, как не надо строить экономическую жизнь.

И дело здесь - по крайней мере сегодня - отнюдь не в темпах экономического роста, не в вале, не в количестве производимой продукции. Нам пора изба-

180
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

виться от «религии темпов», от почти мистического ужаса перед возможным их снижением. Мы сами себя загнали в угол, в тупик: в неизбежном, неотвратимом выборе между религией и экономической рациональностью мы все еще продолжаем выбирать религию, жертвуя ради нее будущим страны.

Высокие, если хотите, «надрывные» темпы роста нам нужны сегодня лишь в суперновых отраслях - так называемых отраслях «высокой технологии». Но эти отрасли даже в США дают сейчас 8—9 процентов валового национального продукта, все остальное приходится на долю обычных, традиционных отраслей производства и сферу услуг. Нам не нужно больше металла: во всем индустриальном мире происходит сокращение производства рядового металла, и лишь одни мы, ослепленные лозунгами еще первых пятилеток и связанные по рукам и ногам затратным механизмом, продолжаем бездумно наращивать его производство, даже не спрашивая самих себя - зачем? Нам не нужно наращивать вал по станкам (в подавляющем своем большинстве давно уже устаревших по техническому уровню): большая часть наших станков либо вообще стоят, либо заняты в одну смену, либо ремонтируются, либо работают при таких допусках, что лучше бы они вообще не работали. Нам нужны станки иного качества. Мы производим около 800 миллионов пар обуви в год (и еще около 100 миллионов импортируем) - никто в мире не производит столько ни по валу, ни в расчете на душу населения. Зачем нам в этой отрасли вообще какие бы то ни было темпы роста? Не ясно ли, что надо просто производить другую обувь, а не наращивать производство нынешней - никудышной?

Даже в агропромышленном комплексе нам сегодня не нужен рост по валу: мы губим, портим, гноим, теряем не меньше 20 процентов годового производства зерновых, 60—70 процентов фруктов и овощей, 10—15 процентов мяса. Нам не нужно больше минеральных удобрений, тракторов, комбайнов: мы производим минеральных удобрений в два раза больше, чем США, тракторов - в 6—7 раз, комбайнов - в 14—16 раз, а хлеб, как известно, мы покупаем у них, а не они у нас. По тракторам, например, реальный спрос уже на 1/3 меньше производства. Согласен с В. Селюниным: откажись от насилия, «обяжи сейчас комбайностроителей самостоятельно искать потребителя, они, вероятно, не загрузили бы и половины заводских мощностей». И в этих условиях мы еще вкладываем миллиарды рублей в строительство нового тракторного завода в Елабуге! Что нам - не на что другое потратить средства? Или это просто всенародная дань упрямству и бездумным ведомственным амбициям Минсельхозмаша, на которое нигде, как видно, управы нет?

Нельзя, не нужно, неэффективно ускоряться везде и во всем. Такое ускорение действительно «иллюзорно». Не в «валовом ускорении» сегодня главные проблемы страны, не здесь лежат основные силы и основные источники нашего движения вперед. Нам нужен иной экономический механизм, иное качество роста, то есть иное качество нашей продукции, иной научно-технический уровень производства, наконец (и это, убежден, самое главное), иная социальная обстановка в стране, раскрепощающая творческие силы человека, задавленные многодесятилетним прессом чудовищно разбухшей административной пирамиды. Обстановка «всеобщего надрыва», вала любой ценой (так сказать, «из кожи вон»), заложенная в XII пятилетний план, - это не та обстановка, которая может позволить нам не на словах, а на деле добиться прогресса в экономической реформе. Это не парадокс, это реальность нашей жизни. Прав В. Селюнин: «К неисполнению наметок нынешней пятилетки надо отнестись спокойно - будем считать, что сберегли ресурсы вместо того, чтобы истратить их на выпуск ненужного».

Более того: именно обстановка «всеобщего надрыва», ориентация на вал объясняют тот печальный и в высшей степени тревожный факт, что новый Закон о предприятии, на который мы все возлагаем такие надежды, фактически парализован. Почему? Потому что министерства тихо, без шума, не обращая внимания на стенания и вопли печати, фактически душат его еще в колыбели. Госзаказ на 100 и более процентов продукции, отчисления от прибылей предприятий в пользу бюджета и министерств на уровне 85—95 процентов, невозможность распоряжаться фондами без визы сверху, невозможность ни продать свою продукцию, ни потра-

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
181

тить свои рубли вне системы «карточного снабжения», рост обязательных к исполнению директивных показателей, спущенных сверху под лицемерным названием «контрольных», - много ли надо, чтобы Закон превратить на деле в пустой звук? Благо техника дела давно известна и давно отработана - именно так хозрасчет (то есть самостоятельность, самоокупаемость, самофинансирование) уже был задушен однажды в 1965 году. Опять согласен с В. Селюниным и тоже готов заключить пари: если все будет так, как оно есть сегодня, «через год-два ни одного квадратного метра заводских площадей не останется для исполнения договорных заказов». И о каком хозрасчете, рынке, свободе предприятий, раскрепощении творческих сил производственных коллективов можно будет тогда говорить?

Я далек, конечно, от мысли, что в министерствах сегодня сидят одни злодеи, неисправимые бюрократы, готовые на все, лишь бы не потерять власть, люди, полностью безразличные к судьбе страны, к судьбе нации. Нет, уверен, что в большинстве своем наши бюрократы - неглупые, порядочные люди. Но пока министерства отвечают за производство, за выполнение заданий XII пятилетнего плана, пока еще ни одна из их функций в реальности не передана вниз, самим предприятиям и объединениям, - рынок, самонастройка, договорные отношения, деньги, полновесный рубль - это все теория, дискуссия, мечтания людей, получивших наконец право говорить, но по положению своему лишенных возможности влиять на события.

Уберите давящую, нерассуждающую силу произвольных, взятых с потолка плановых заданий, уберите строжайшую ответственность министерств за выполнение этих заданий, лишите ведомства и местные партийные, советские и хозяйственные власти их нынешней главной функции - во что бы то ни стало «выколотить» план. Тогда и можно будет сказать, кто же он в действительности такой - наш бюрократ. Согласен: устранение функций - это задача намного более трудная, чем механическое сокращение аппарата на треть или даже наполовину. Но не устранив функции, нам никогда не сломать (особенно в деревне) сопротивление ведомств и местных властей экономической реформе: у них в реальности не будет никакого другого выбора, кроме именно сопротивления ей.

Здесь же, думаю, лежит выход и из другого тупика, из другой огромной проблемы, поднятой В. Селюниным: как добиться заметного улучшения жизненного уровня населения, как изменить нынешнюю социальную обстановку, чтобы люди поверили в перестройку, в экономическую реформу, чтобы они преодолели свою пассивность, к которой их приучали десятилетиями. Здесь существуют огромные возможности.

В. Селюнин, например, совершенно справедливо указывает на неоправданно высокую норму накопления в нашем народном хозяйстве (порядка 40 процентов, если устранить искажения нашей статистики), которая, по существу, все более и более обслуживает своего рода «вечный двигатель», «дурную бесконечность» - производство ради производства, без малейшего конечного эффекта ни для массового потребителя, ни для решения общих социальных проблем страны и расширения ее социальной инфраструктуры. Добро бы хоть для производства средств производства эта, вероятно, самая высокая в мире норма накопления давала бесспорный эффект: если не сейчас, тогда, может быть, лет через 20 или 50 она сказалась бы и на уровне жизни простого человека. Но в действительности огромная часть этого накопления тратится впустую, идет лишь на поддержание «холостого хода» нашей хозяйственной машины. Товарные запасы у нас сейчас, например, растут в 5 раз быстрее, чем в США, а общая их величина по отношению к национальному доходу более чем в 3 раза выше, чем у них. Фондоотдача у нас в последние 25 лет снизилась в 2 раза, в том числе в строительстве - в 3 раза. В мире завод любого профиля и любой мощности строят обычно за 1,5—2 года, у нас - за 11 —12 и более лет. Мы до сих пор позволяем себе, например, такую роскошь, как держать целое министерство - Минводхоз - с годовым бюджетом около 11 млрд. рублей и 2 млн. работников, которые делают только вредную (уже всем, кажется, доказавшую свою неэффективность) работу. А если бы оно строило дороги, элеваторы, мосты, жилье?

182
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

Причина всех этих явлений - в порочности самой системы всеохватывающего директивного планирования, тормозящего «прокручивание колес» в нашем экономическом механизме. И выход здесь лишь один - самонастройка, хозрасчет, рынок. Тогда и на накопление мы сможем пустить много меньшую долю национального дохода, чем сейчас. Полностью хозрасчетное предприятие не сможет и не будет (чтобы не разориться) держать у себя чудовищные запасы материальных ценностей, иметь такие незагруженные производственные мощности, строить «египетские пирамиды», которые никому в стране не нужны.

А это лишь один из источников повышения жизненного уровня и развития отраслей экономики, работающих на конечного потребителя. Существуют и многие другие. Пора, например, по-деловому обсудить реальные наши возможности улучшения жизни населения за счет сокращения армии и оборонных расходов, системы государственной безопасности, разнообразных правоохранительных органов. Всем также ясно, что управленческий аппарат во всех звеньях и на всех этажах нашей экономики неимоверно раздут и во многом приобрел уже чисто паразитический характер. Мы рекордсмены мира по доле управленцев во всем населении. Даже следующий за нами Китай по нашим «нормам» должен был бы иметь сегодня не 27 млн. «ганьбу» (и это считается у них слишком много), а 70—75 млн. Возможности здесь видны, что называется, невооруженным глазом. Например, если считать одних только водителей персональных автомашин, то мы, социалистическое государство, занимаем сегодня, наверное, первое место в мире по численности профессиональной прислуги. И опять выход один - устранение функций ненужной административной надстройки, хозрасчет, самоокупаемость и самофинансирование производственных коллективов.

А такой фундаментальный факт: не менее 20—25 процентов занятой сегодня в промышленности рабочей силы является излишней для процесса производства даже по нашим техническим нормам. Они либо излишни абсолютно, либо содержатся лишь затем, чтобы было кого посылать на сенокос, на уборку урожая, на овощные базы и пр., т. е. для нужд, которые в условиях разумного хозрасчета могли бы удовлетворяться на порядок меньшим числом рабочей силы. Разве это не резерв загрузки простаивающих производственных мощностей (В. Селюнин говорит, что в промышленности их более четверти), расширения производства и соответственно роста жизненного уровня населения?

Однако на данном этапе решающее значение имеет, мне кажется, иное. Рубль не работает - в этом главное. Экономические стимулы не действуют или действуют из рук вон плохо потому, что ни основную зарплату, ни различные дополнительные доходы не на что реализовать. Даже существующий жизненный уровень, существующая средняя зарплата - это во многом фикция, и она останется таковой, пока нам не удастся насытить рынок продовольственными и промышленными товарами, и не вообще товарами, а именно теми, которые пользуются спросом у населения. Убежден: сегодня это главная задача перестройки, имея в виду настроение, жизненный тонус населения и его заинтересованность в успехе начатой экономической реформы.

Боюсь, что под этим углом зрения сегодня выбрана не самая лучшая последовательность мер по проведению реформы, не самый лучший ее «алгоритм». Наиболее быстрой отдачи в деле насыщения рынка (думаю, в течение 2—3 лет) можно было бы ожидать от подъема нашего сельского хозяйства и повсеместного развития индивидуально-кооперативной деятельности.

Никаких сложных построений ч перестроений здесь не надо: надо только убрать, разорвать все искусственные административные путы, которые продолжают связывать наше сельское хозяйство и индивидуально-кооперативный сектор. На селе не нужны никакое (именно никакое!) администрирование и соответственно никакие административные органы с хозяйственными функциями. Не нужно никаких - ни прямых, ни скрытых - форм продразверстки, то есть обязательных плановых поставок, ибо вся продукция села никуда из нашей страны не денется и даже в порядке чисто коммерческих отношений никуда в массе своей мимо государственных элеваторов и мясокомбинатов не пойдет.

УСЛОВИЯ НАШЕГО РОСТА
183

В индивидуально-кооперативном же секторе следует, убежден, отказаться от присущей сегодня всей нашей административно-финансовой системе привычки считать прежде всего деньги в кармане мелких производителей и кооператоров, а уж потом считать (если вообще считать) то, что они дают государству, рынку, всем нам. Дайте сначала развернуться, проявить себя этому сектору - шесть десятилетий его душили всяческими способами. И он нуждается сегодня в льготах, в стимулах к решению производства, а не в запретительных мерах, которые в зародыше давят любую инициативу, если она чуть выбьется за пределы, произвольно установленные в каком-то кабинете, где уже давно потеряли всякое представление о том, что такое есть реальная жизнь.

Но все же в одном вопросе я с В. Селюниным не во всем согласен. Это вопрос о реформе цен.

В реформе цен должны быть, как известно, решены две главные задачи: во-первых, полностью устранены накопившиеся с конца 20-х годов деформации в ценовых пропорциях, прежде всего искусственная заниженность цен на топливо, сырье, продовольствие, услуги и столь же искусственная завышенность их на машины, оборудование и все промышленные товары народного потребления; во-вторых, определен новый порядок, кто же в действительности будет устанавливать цены в стране - Госкомцен, или министерство, или сам рынок в порядке договорных отношений между покупателем и продавцом. В. Селюнин (говоря, что эффект от первой меры будет кратковременным и потому незначительным), мне кажется, недооценивает абсурдность того искаженного мира, тех ценовых условий, в которых пока живет наша экономика: упрощая, мы сегодня действительно не знаем, что у нас в реальности дороже - золото или кирпич. Прежде всего нам надо установить реальные ценовые пропорции, приближенные к тем, по которым сегодня живет весь мир. Сделать это можно и административным порядком, прямым указом сверху, разумеется, обеспечив соответствующую денежную и иную компенсацию населению, для которого отмена государственных ценовых дотаций будет означать прямой ущерб. А сделав этот административный шаг, установив объективные, реалистические ценовые пропорции, можно и двигаться дальше.

Куда? Это непростой вопрос, и, судя по просочившимся на страницы печати намерениям Госкомцен, вполне возможно, что мы опять пойдем не туда, куда нужно.

Пока, по-видимому, Госкомцен придерживается традиционных, кабинетных позиций: дескать, придумаем «умную», «хорошую» цену, тщательно обсчитанную комитетскими девочками на ЭВМ, а потом навяжем, спустим ее как директиву в реальную жизнь, т. е. в промышленность. Эта «нормативная цена» будет учитывать средние издержки, средние условия производства того или иного товара (с некоторым тяготением к лучшим условиям), а промышленность вся безоговорочно должна принять ее и действовать по ней. На мой взгляд - опаснейшая иллюзия! Опять не реальная жизнь, а религиозная вера в организацию, в то, что сверху виднее, что не «умные головы» должны подчиняться реальной экономической действительности, а реальная экономика им.

Сколько цен председатель Госкомцен и его сотрудники могут «обсчитать» более или менее тщательно, более или менее объективно? При любой ЭВМ? Десятки цен, сотни цен? Вряд ли больше, потому что тысячи и десятки тысяч цен (при связи фактически каждой цены со всеми пропорциями и отношениями в народном хозяйстве) физически не могут быть объективно «обсчитаны» на любой мыслимой ЭВМ. А сколько в действительности нам нужно цен? Мы производим в стране 25 миллионов видов изделий, и, следовательно, нам нужно столько же цен. Никакая организация, никакие ЭВМ исчислить их не могут. Я не говорю уже об обязательной в предусматриваемых реформой условиях (состязательность, инициатива предприятий, борьба за научно-технический прогресс) гибкости, подвижности цен, их тяготении к состоянию равновесия между спросом и предложением.

Нет, не надо иллюзий, не надо обманывать самих себя - эта задача не по силам никакому Госкомцен, даже если мы увеличим штат его в десятки и сотни

184
НАВСТРЕЧУ XIX ВСЕСОЮЗНОЙ ПАРТКОНФЕРЕНЦИИ

раз. Это может сделать только рынок, только свободное движение спроса и предложения, только прямые договорные отношения между поставщиком и потребителем. Тем более что мы поставили перед собой задачу избавиться от монополии производителя в нашем народном хозяйстве, а отсутствие монополии - это и есть подлинный, ничем не стесняемый рынок. Не барахолка где-нибудь в Малаховке, как у нас еще по безграмотности своей понимают это слово многие, а именно рынок, т. е. нормальное состояние всякого процесса воспроизводства, основанного на глубоком общественном разделении труда и специализации производства.

Грустно, дорогие товарищи! Когда же наконец мы вернемся к простому здравому смыслу, к тому, на чем веками строилась экономическая жизнь, и перестанем в кабинетах придумывать всякие «умственные» конструкции, одна другой сложнее и одна другой нежизненнее? Справедливо спрашивает В. Селюнин: «В конце концов неудачи нас учат чему-то или не учат? Верим мы в экономические приемы управления или нет?»

Иногда мне кажется, что именно в этом и есть главный философский вопрос всей перестройки. Продолжать насиловать жизнь или помогать жизни, помогать тем здоровым, естественным силам, которые заключены в ней? Мы еще в полный голос не ответили на этот вопрос. А отвечать надо, ибо на карту поставлена судьба страны, судьба народа. А значит, и судьба каждого из нас.