Музей разрушения СССР

Журнал "НОВЫЙ МИР" за ноябрь 1988 г.

Публицистическая статья, пропагандирующая не договариваемые до конца идеи "перестройки".

Г. Лисичкин. Мифы и реальность

1. Где мы?
2. Сталинские идолы
3. Как в воду глядели

ПУБЛИЦИСТИКА

Г. ЛИСИЧКИН

*

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ

Нужен ли Маркс перестройке?

Бывают в истории такие случаи, когда буквально одно слово становится символом эпохи, вбирая в себя сложнейшие понятия в жизни не только одного какого-то народа, но и всего мира. Таким стало, например, слово «спутник». На всех языках мира слово это произносится одинаково и означает эпохальное событие в жизни всего человечества — выход человека в космос.

Сейчас появилось еще одно русское слово, которое также стремительно и прочно вошло во все словари мира: перестройка. Оно утратило в данном случае свое первоначальное, узкопрактическое значение и тоже стало общечеловеческим символом стремления всех народов мира так реорганизовать отношения между людьми, чтобы мир на земле был не эпизодическим явлением, не кратковременной передышкой после одной войны в преддверии другой, более разрушительной, а то и апокалипсической, а прочным и стабильным фактором развития всех форм жизни.

Перестройка — явление сложное, многоплановое. Это понятие включает огромное количество самых разнообразных работ как во внутренней, так и во внешнеполитической жизни нашей страны, в жизни других социалистических стран. Но, хотя эти работы намечаются в рамках стран социализма, весь мир понимает, что от успеха в их осуществлении будет зависеть тот или иной ход мировой истории.

Перестройка — это не прагматическая деятельность, в ходе которой путем проб и ошибок осуществляются те или иные практические мероприятия. Она развертывается на базе научных представлений о закономерностях общественного развития, развития социализма. Однако все дело в том, что социализм, с точки зрения мировой истории, слишком мало «прожил» на земле, слишком чрезвычайны были условия, в которых он развивался, чтобы досконально знать — что же по-настоящему вредно и что полезно для его развития. И в этом нет ничего страшного, необычного. Если бы...

Если бы внутри социализма не было людей, которые весьма активно настаивают на том, чтобы канонизировать те подходы к устройству нашей жизни, к которым они привыкли в определенных обстоятельствах.

Вот почему перестройка, чтобы быть успешной, требует проверки ряда теоретических посылок, с тем чтобы в ходе ее у нового здания не покосились стены, не осел фундамент, не протекла крыша. Поэтому, приступая в своей хозяйственной практике к перестройке, очень важно преодолеть расплывчатость, научную неопределенность этого понятия, с тем чтобы потом опять чего-то не перестраивать, зазря потратив массу времени, средств и, более того, человеческих жизней. Чтобы избежать этого, важно еще раз задуматься, как мне кажется, над тремя вопросами: где мы? кто мы? чего мы хотим?

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
161

1. ГДЕ МЫ?

В свое время мне приходилось уже писать об актуальности этого вопроса — о необходимости сверять бытующие представления о нашем движении в океане исторического развития человечества с реальностью. К сожалению, в истории бывают такие случаи, когда возникают недоразумения, длящиеся десятилетиями, а потом вдруг обнаруживается, что неоспоримая истина является всеобщим заблуждением, сохранение которого мешает развитию человечества. Одним из таких заблуждений было, в частности, открытие Колумбом Америки, которую он вместе с современниками принял за Индию. «Ошибка,— писал я,— была исправлена, но и по сей день, как памятник большому недоразумению, по этому континенту передвигается местное население, окрещенное ни с того ни с сего индейцами, хотя они в то время видом не видывали, слыхом не слыхивали о далекой, чужой им Индии. Как бы это ни казалось странным,— заключал я свое сравнение,— но нечто подобное произошло и с некоторыми учеными, изучающими экономику социализма» («Что человеку надо?». М. 1974, стр. 102). Иными словами, на мой взгляд, мы тоже заблудились, но во времени, и приняли континент, к которому пристали, не за тот, к которому плыли. Что я имею в виду?

Прежде всего широко распространенное у нас, да и не только у нас, но и в других социалистических странах, представление о характере происшедшего обобществления средств производства и тех практических выводах, которые из этого следуют при строительстве нового общества. В 1917 году, после победы Октябрьской революции, были конфискованы и национализированы почти все предприятия промышленности, торговли, транспорта, банки. Перепись 1920 года выявила, что в числе обобществленных предприятий, помимо крупных, оказалось более седьмой части тех, на которых работал всего один рабочий. Этот факт говорит сам за себя, иллюстрируя исключительно высокую степень достигнутого у нас в стране после революции обобществления производства. Какой же вывод для практики социалистического строительства сделали из этого факта те марксисты, которые накануне революции изучали труды Маркса, Энгельса? Они сочли, что наступил наконец час, когда можно немедленно и энергично взяться за осуществление тех принципов, которые соответствуют природе социалистического общества. А они у Маркса и Энгельса, кстати, довольно четко прописаны. Действительно, все знают, что Энгельс в «Анти-Дюринге» писал: «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями» ². И еще одно категорическое утверждение: «Когда общество вступает во владение средствами производства и применяет их для производства в непосредственно обобществленной форме, труд каждого отдельного лица, как бы различен ни был его специфически полезный характер, становится с самого начала и непосредственно общественным трудом» ³.

Спрашивается, как должен повести себя человек, прочитавший подобные высказывания Маркса, Энгельса, если он, как это было у нас после революции, оказался вдруг в условиях, когда почти все производство уже обобществлено и нет у этого человека и всех других людей, делавших революцию, никаких сомнений, что на обломках разрушенного капитализма нужно строить именно социалистическое здание указанного классиками образца? На этот риторический вопрос пусть читатель отвечает сам. Скажу то, что всем известно: многие видные революционеры и теоретики партии большевиков сочли, что условия, сложившиеся после Октября, полностью соответствуют тем, о которых писал Маркс, и поэтому указания Маркса и Энгельса должны быть немедленно осуществлены. В связи с этим призыв: долой деньги, долой цены,

11 «Новый мир» № 11

162
Г. ЛИСИЧКИН

долой золото, долой торговлю, долой банки — получил широкое распространение, тем более что всеобщая разруха как бы подтверждала жизненность теоретических умопостроений, поскольку деньги и без большевиков переставали быть деньгами, золото — золотом, торговля вырождалась в примитивный продуктообмен. Все шло как по маслу, то бишь по Марксу. Теоретические посылки указанного толка не вызывали сомнений у большинства тех, кто должен был об этом думать. Ну, а практика?.. Что ж, практику, казалось, надо было совершенствовать в том направлении, которое задает теория. Если люди не привыкли пока работать и жить по-новому, по-социалистически, то, мнилось, достаточно покрепче закрутить гайки, и тогда можно будет приучить их жить так, как надо. А как надо? Это известно — написано у классиков марксизма. Смотри том такой-то, страницу такую-то.

В революционной России среди большевиков нашелся высокоавторитетный марксист, который прямо, откровенно и резко сказал: мы приплыли еще не туда, куда плывем, поскольку наше обобществленное производство еще не того качества, которое имели в виду и Маркс и Энгельс, размышляя о принципах организации нового общества на базе общественной собственности на средства производства. Это, конечно, был В. И. Ленин.

Действительно, предсказывая объективную неизбежность превращения частной собственности на средства производства в общественную, и Маркс и Энгельс предупреждали тем не менее о двух возможных вариантах развития этого процесса. Обобществлять производство можно по-разному. Одно обобществление рождается на базе развития производительных сил, на основе такого укрепления зависимостей отдельных производственных участков, когда они естественно, логично превращаются в звенья одной технологической цепи в рамках развитого разделения общественного труда. Крупная овощная плантация с индустриальной технологией производства и завод по переработке овощей настолько тянутся друг к другу, что невольно оказываются в рамках одной производственной организации. Это пример экономического обобществления. Еще более яркий пример такого типа обобществления — почта, телеграф, железные дороги. Там экономическое обобществление заходит так далеко, что оно взрывает узкие рамки частного владения и средства производства становятся достоянием общества. Общество просто вынуждено превращать их в свою собственность.

И об этом естественном процессе Энгельс в том же «Анти-Дюринге» писал: «Я говорю «вынуждено», так как лишь в том случае, когда средства производства или сообщения действительно перерастут управление акционерных обшеств, когда их огосударствление станет экономически неизбежным, только тогда — даже если его совершит современное государство — оно будет экономическим прогрессом, новым шагом по пути к тому, чтобы само общество взяло в свое владение все производительные силы. Но в последнее время, с тех пор как Бисмарк бросился на путь огосударствления, появился особого рода фальшивый социализм, выродившийся местами в своеобразный вид добровольного лакейства, объявляющий без околичностей социалистическим всякое огосударствление, даже бисмарковское. Если государственная табачная монополия есть социализм, то Наполеон и Меттерних несомненно должны быть занесены в число основателей социализма» ⁴.

Как видим, марксизм четко различает два типа обобществления — правовое (административно-волевое) и экономическое. Лишь экономическое обобществление является условием прогресса, а волевое, насильственное обобществление вредит ему, поскольку обрекает на острый конфликт производительные силы с производственными отношениями.

Большинство тех, кто после революции размышлял о методах строительства нового общества, не поняли того различия в толковании обобществления, которое присуще марксизму. Волевое, насильственное обобществление было смешано с обобществлением экономическим. Между двумя этими понятиями был поставлен знак равенства, что предопределило характер экономического механизма, создаваемого для строительства социализма. Он принял тот вид, который нам знаком сначала по периоду «военного коммунизма» и характеризовался, как известно, тем, что в рамках его государственное предприятие теряло свою социально-экономическую самостоятельность; значение других форм собственности принижалось до минимума; целью производства

⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20. стр 239.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
163

объявлялось производство потребительных стоимостей, то есть вала, а не стоимостей; деньги превращались в учетные знаки, лишенные того содержания, которое делало их товаром товаров, то есть всеобщим эквивалентом; рьнок начисто исключался из системы народного хозяйства и рассматривался как антипод социализма. И все это подавалось как реализация идей марксизма на практике.

В. И. Ленин первым обратил внимание на иное, чем то, о котором говорили Маркс и Энгельс, качество обобществления средств производства, происшедшее у нас после революции. Уже весной 1918 года он писал: «Главная трудность лежит в экономической области: осуществить строжайший и повсеместный учет и контроль производства и распределения продуктов, повысить производительность труда, обобществить производство на деле» ⁵. «...Недостаточно,— предупреждал Ленин,— даже величайшей в мире «решительности» для перехода от национализации и конфискации к обобществлению» ⁶.

Реальное видение экономического уровня обобществления производства позволило Ленину зафиксировать многоукладность экономики, то есть разную степень социальной и экономической зрелости отдельных производственных участков и регионов страны. Необходимость учета этого обстоятельства требовала и дифференцированной экономической политики на разных участках народного хозяйства. В то время как некоторые экономисты и политики предлагали после революции немедленно начать хозяйствовать по рецептам Маркса и Энгельса для условий обобществленных средств производства, Ленин, казалось бы, вопреки Марксу и Энгельсу предлагал развернуть какие-то непонятные работы по обобществлению уже обобществленного производства. Непонятными они были для тех, кто научился читать Маркса, но не овладел его методом исследования действительности. Эти принципиальнейшие расхождения нашли свое выражение в борьбе Ленина с людьми, зараженными «детской болезнью «левизны» в коммунизме», которым казалось, что своими призывами развивать в условиях обобществленного производства рыночную экономику Ленин «ревизует» марксизм и затягивает, откладывает в дальний ящик решение задач построения социализма. Борьба с «левыми» закончилась на том этапе победой Ленина, зафиксированной в переходе страны к нэпу.

Нэп у нас очень часто обедняют тем, что ограничивают его только заменой продразверстки продналогом и замыкают тем самым на одну отрасль — сельское хозяйство. А на самом деле это была коренная, революционная ломка всех взглядов на строительство социализма в тех условиях, которые были в реальности. Поэтому в период нэпа изменилось положение государственного предприятия в системе народного хозяйства — оно из пассивного объекта управления сверху превратилось в активный субъект социально-экономической политики. При этом наряду с госпредприятиями конституировались кооперативные организации, роль которых неимоверно возросла именно в связи с переходом к нэпу. Появились акционерные компании. Открылись возможности для развития того, что сейчас мы называем индивидуальной трудовой деятельностью... Карточное фондирование материально-технических средств в народном хозяйстве было заменено институтом оптовой торговли. Денежная реформа 1922—1924 годов заменила совзнаки классическими деньгами, ленинским золотым червонцем. Критерием оптимальности работы предприятий стала прибыль, а не процент выполнения натуральных госзаказов, спускаемых сверху. План, народнохозяйственные балансы стали формироваться в тесной увязке натуральных и стоимостных аспектов развития экономики. Закон стоимости, рынок был признан в качестве одного из важнейших регуляторов, управляющих развитием социалистической экономики.

Это была революционная перестройка жизни всего нашего общества, происходившая под давлением реальности и с учетом творческого применения марксизма. В основе этой перестройки, как можно видеть, лежал возврат к марксистскому толкованию феномена обобществления средств производства с учетом тех специфических условий, в которых оно произошло в то время в России. Была сохранена марксистская теория построения научного социализма.

Возврат к реальностям быстро принес успех, который ощутили все слои трудящихся. После голодовки, унесшей тысячи и тысячи жизней, сельское хозяйство в годы нэпа стало быстро возрождаться. Уже в 1922 году закупка хлеба государством вместе

⁵ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 36, стр. 171.
⁶ Там же, стр. 293.

164
Г. ЛИСИЧКИН

с налогом превысила объемы продразверстки предшествующих лет. В 1921—1922 годах было заготовлено более 38 миллионов центнеров хлеба, а в 1925—1926 годах — более 89. В 1925 году размер посевных площадей достиг довоенного уровня. Поголовье крупного рогатого скота, овец, коз, свиней превысило довоенный уровень («Правда» от 15 июля 1988 года). В 1923 году страна впервые после революции вывезла на внешний рынок 130 миллионов пудов российской пшеницы («Аргументы и факты», № 14, 1988). За четыре года нэпа национальный доход, упавший почти втрое за годы гражданской войны, достиг довоенного показателя. За период 1921—1924 годов валовая продукция крупной государственной промышленности возросла более чем в два раза.

Так реагировали страна, народ на возврат от амбициозных, псевдореволюционных фантазий к реалистической экономической и социальной политике, которая развивалась на теоретической базе творческого марксизма.

Заслуга Ленина, на мой взгляд, состояла прежде всего в том, что, высадившись со своей командой на каком-то незнакомом берегу, он тотчас же определил, что это все-таки не тот континент, к которому человечество ищет дорогу. Увидев айсберги и торосы, он быстро распознал, что наш корабль оказался на Южном полюсе. И в то время, когда в команде раздались радостные голоса: раз Юг — раздевайтесь и загорайте на здоровье,— он заботливо и трезво предупредил нас: Южный полюс, конечно, не Северный, но вести себя как на пляже здесь нельзя — враз окочуришься.

Уже при жизни Ленина и тем более после его смерти стала складываться обстановка, которая предопределила отход от творческого марксизма к его догматическому варианту. Это с неизбежностью должно было привести и к отходу от самого теоретического наследия Маркса, Энгельса, Ленина. Создался теоретический вакуум, который быстро оказался заполнен эклектической тиной. Постараемся же разобраться, в чем выразился отход от учения Маркса, Энгельса, Ленина, который был осуществлен в сталинский период. Виноваты ли, как некоторые считают, Маркс и Ленин во всем том, что произошло у нас в ходе строительства социализма? ⁷. Или, иными словами, может ли Маркс, марксизм нести ответственность за деятельность Сталина? Или еще и так: а насколько вообще правомерно Сталина называть марксистом? Строил ли он тот социализм, о котором писали Маркс, Энгельс, Ленин, или что-то другое?

Ответы на эти вопросы исключительно важны при определении работ, которые надо проводить в ходе перестройки. На XX съезде КПСС в 1956 году культ Сталина был подорван. Но как? Были осуждены грубые нарушения законности, массовые репрессии, широко распространенные в период его правления. Но сама марксистская природа деятельности Сталина не подвергалась сомнению, сама идеологическая принадлежность его к марксизму никем не ставилась под сомнение. Более того, Н. С. Хрущев, выступавший с разоблачением культа Сталина на XX съезде, охарактеризовал в одном из своих последующих выступлений Сталина как «великого марксиста». «В 1957 году газеты напечатали сокращенное изложение выступления Н. С. Хрущева «За тесную связь литературы и искусства с жизнью народа», где мало говорилось об искусстве, а больше об отношении к Сталину: «Строительство социализма в СССР осуществлялось в обстановке ожесточенной борьбы с классовыми врагами и их агентурой в партии — с троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами и буржуазными националистами... В этой борьбе Сталин сделал полезное дело. Этого нельзя вычеркивать из истории борьбы... за социализм. За это мы ценим и уважаем Сталина. Мы были искренними в своем уважении к Сталину, когда плакали, стоя у его гроба. Мы искренни и сейчас в оценке его положительной роли...» («Октябрь», 1988, № 5, стр. 158).

⁷ Например, в югославском журнале «Экономист» (1987, № 1) опубликована статья профессора экономического института в Белграде Д. Марсенича «Утопические элементы в прогнозах К. Маркса относительно нового общества», где он пишет: «Предвидения К. Маркса относительно социалистического и коммунистического общества стали составной частью практических мер в социалистических странах. Они «виноваты» в многочисленных извращениях социализма, если вообще существует настоящий критерий, в соответствии с которым можно утверждать, какой социализм развивается по верному пути, а какой нет. Поэтому в своей работе я высказываю некоторые сомнения по поводу «неоспоримости» исходных посылок К. Маркса о будущем социалистическом и, соответственно, коммунистическом обществе, в которых я обнаруживаю известные элементы утопии вопреки установившейся вере в них как в конечную истину». С этим мнением, с доказательством оправданности его не соглашается югославский экономист М. Шароска («Экономист», 1987, № 3 — 4), которая доказывает, что попытка списать трудности социалистических стран на утопизм Маркса «является тяжелой клеветой»

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
165

Эта двойственность в оценке сталинизма сохраняется и по настоящее время.

Мне кажется, что пора покончить с мифом о великомученике И. В. Сталине, отстоявшем чистоту марксизма от опасности «слева» и «справа», но в усердии и запальчивости пролившем при этом невинную кровь. Идентификация сталинизма и марксизма таит огромную опасность для нас, для всего дела начавшейся перестройки, лишая тех навигационных приборов и карт, по которым можно сверять правильность того курса, которым мы следуем. Сталинский вариант «марксизма» уже завел всех нас в тупик, поскольку оставил нас без навигационных документов и приборов. Поэтому не может быть успешного движения вперед без очищения Маркса от Сталина, без возвращения к теоретическому наследию классиков, дискредитированному сталинистами разных рангов.

Хочу обратить внимание на такой факт. Несколько лет назад крупный американский социолог Нейл Смелсер провел опрос среди наиболее известных ученых Запада, пытаясь выявить, престиж какой из теорий, объясняющих жизнь общества, особенно сильно возрос за последние двадцать лет. Около 80 процентов опрошенных ответили - марксизм. Интересно, что марксизм был назван 60 процентами ученых как наиболее перспективное из теоретических обществоведческих учений («Известия» от 7 марта 1988 года).

Можем ли мы сказать, что в нашей стране авторитет марксизма среди тех, кто занимается общественными науками, также вырос? Кризис, переживаемый нашими общественными науками, не дает права положительно ответить на этот вопрос. Сталкиваясь с трудностями общественного развития, люди изобретают примитивные, домотканые теории, на базе которых рассчитывают эти трудности преодолеть, используя при этом в лучшем случае лишь цитаты из Маркса и Энгельса, а не их учение, не их метод исследований.

Чего стоит, например, утверждение публициста М, Антонова, который в газете «Социалистическая индустрия» (17 мая 1988 года) доказывает, что «в марксизме-ленинизме полнее разработана теория разрушения старого строя, чем созидания нового. В нем поэтому не получили должного развития человеческий фактор, внутренний мир личности, духовно-нравственные ценности». Ну кого, спрашивается, может в наши дни заинтересовать учение, которое оставляет человека в стороне, а занимается только разрушением старого, тем более если, во всяком случае у нас, оно уже давно разрушено? Вот и М. Антонов, отвергнув разрушительную марксистско-ленинскую философию, предлагает взамен ее свою, на его взгляд, глубоко гуманистическую. В центр своих общественных построений он ставит коммуну, общину, которая объединит людей. Как, на чем объединит? «На любви к ближнему»,— отвечает автор. Важно, пишет он, чтобы кооперировать не «товаропроизводителей-эгоистов», а людей с альтруистической закалкой.

Правда, автор верит, что деятельность такой общины будет якобы обязательно высокорентабельной, однако, как заранее оговаривает он, «не это в ней главное» ⁸.

Короче, та самая община, с которой боролся Ленин из-за ее закрытости к внешнему миру, неспособности к динамичному развитию, та самая маоистская «коммуна», тот самый сталинский «колхоз», которые тоже замешены на общинной идее и доказательстве, что не в прибыли счастье, а в труде на благо ближнего и дальнего за условные единицы с боевым названием — трудодень, эта самая ячейка предлагается в качестве альтернативы, лишь бы не поддаться бесчеловечным «рыночникам», тянущим общество к «рыночному социализму». В рамках такой организации нас соблазняют таким стерильным порядком, при котором рассчитывают «полностью сохранить ее сильные стороны и отсечь слабые». Потом я покажу истоки такого рода «гуманистических» затей, в осуществление которых нас пытаются втянуть вновь и вновь.

От публициста М. Антонова не отстает и бывший ответственный работник, заместитель председателя Госплана СССР М. И. Малахов, который в журнале «Молодая гвардия» (1988, № 4) рассказывает нам известную старую сказку об эффективности

⁸ Я не хочу обвинять М. Антонова в плагиате, но сопоставьте его слова со словами И. В. Сталина: «У нас. наоборот, крупные зерновые хозяйства... не нуждаются для своего развития ни в максимуме прибыли, ни в средней норме прибыли, а могут ограничиваться минимумом прибыли, а иногда обходятся и без всякой прибыли, что опять-таки создает благоприятные условия для развития крупного зернового хозяйства» (И. В. Сталин. Год великого перелома. 1929).

166
Г. ЛИСИЧКИН

сталинской экономической политики. «Мне лично по службе,— пишет автор, — не раз приходилось встречаться со Сталиным, слышать о нем отзывы крупнейших ученых, писателей, конструкторов, военачальников, руководителей производства уже после XX съезда, мнения в чем-то расходились, но в одном совпадали — это была яркая личность». И яркость эта, по мнению М. И. Малахова, заключается в том, что Сталину удалось быстренько свернуть шею ленинской нэповской политике. «В. И. Ленин, разрабатывая систему нэпа, рассчитывал только на переходный период, а не на эпоху построенного социализма, а Рыбакову что (Малахов ведет полемику с автором романа «Дети Арбата».— Г. Л.), хотелось бы, чтобы нэп существовал вечно, «всерьез и надолго»?» Очень советуем читателям прочитать после статьи Нины Андреевой и этот номер «Молодой гвардии», чтобы реальнее представить себе опасность неосталинизма, в рамках которого на поставленный нами выше вопрос об идентичности марксизма и сталинизма дается категорически положительный ответ, а отвержение актуальности нэпа, это, как может убедиться каждый, не что иное, как отрицание необходимости принятия тех мер, которые проводятся уже или намечены в ходе перестройки.

И все-таки самое главное состоит не в том, что в нашей печати появляются статьи упомянутого типа. А почему бы им не появляться, если мы за плюрализм мнений? Тревожно другое. И этой тревогой поделился на XIX партийной конференции председатель правления Союза театральных деятелей РСФСР М. А. Ульянов. «Эта статья (Н. Андреевой. — Г. Л.), — сказал он,— застала нас врасплох. Многие, не все, но многие уже вытянули руки по швам и ждали следующих приказаний... мы перепутались ее письма. Вот что страшно. И появись они, эти указания, их моментально бросились бы выполнять, не задумавшись и не колеблясь... И хоть душа болела, а подавляющее большинство замерло и ждало предначертаний. И понимали, что это неверно, а ждали, тряслись, но терпеливо, послушливо и обреченно ждали... Вот ведь как глубоко в печенку въелись в нас послушливость и бездумная исполнительность!» («Правда» от 30 июня 1988 года).

Хотя Сталин давно умер, хотя его кровавые репрессии резко осуждены, тем не менее сталинизм как форма мышления продолжает существовать и проявляется во многих высказываниях и практических действиях независимо от того, сознается это или нет. Было бы напрасно искать в нашем обществе изолированную группу людей, которая явно или тайно исповедует сталинизм. Нельзя вновь поддаться психозу выявления ведьм. К большому сожалению, все мы отличаемся друг от друга лишь степенью отравленности этим образом мышления. Чтобы избавиться от него — а без избавления не может быть речи об успехе перестройки,— потребуется время и последовательное отторжение сталинизма от марксизма, разведение этих взаимоисключающих учений, чтобы вновь обрести преемственность в нашем миропонимании и не изобретать уродливых теоретических велосипедов, а развивать творческое наследие, которым мы с полным правом можем гордиться. В чем же это взаимоисключение состоит, в чем Сталин извратил Маркса? На мой взгляд, в первую очередь в толковании проблем собственности; роли насилия в социалистическом строительстве; в толковании значения закона стоимости в жизни того общества, в котором мы живем.

2. СТАЛИНСКИЕ ИДОЛЫ

Самый страшный черт тот, который молится богу.
Польская пословица.

Человечество давнымдавно догадывалось о том, что частная собственность на средства производства порождает массу несправедливостей. Именно на этой базе рождается противоположность нищеты и роскоши, голода и обжорства, бесправие и политический гнет. Поэтому многие философы и революционеры в разное время, но с одинаковой страстностью требовали отменить, уничтожить частную собственность и установить в мире царство социальной справедливости.

Марксизм, как известно, признает моральную несправедливость частной собственности. Однако избавление от социальной несправедливости он видит не в политическом, а в экономическом преодолении частной собственности. Сапожник-частник, производящий в одиночку в своей мастерской обувь, оказывается в один прекрасный день у разбитого корыта, то есть банкротом, поскольку открывшаяся по со-

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
167

седству обувная фабрика начала производить обувь дешевле и на разный вкус. На обувной фабрике обобществленный (в таких рамках) груд оказывается производительнее. Оттого он и вытесняет ест ественным образом труд частника. Поэтому к судьбе частной собственности марксизм относится очень осторожно. «Ни одна общественная формация,— писал Маркс,— не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества» ⁹. Частная собственность не только проклятие, но и колоссальное благо до тех пор, пока она не до конца выполнит свою цивилизаторскую роль в жизни человечества. Так смотрели на судьбу частной собственности и Маркс, и Энгельс. Поэтому они ни за что на свете не сорвали бы плод незрелым, зеленым, а помогли бы по возможности его созреванию, то есть не национализировали бы, имея власть, частную собственность на том основании, что она частная, не убедившись предварительно, что она отжила свой век, что она неконкурентоспособна, архаична.

Естественно, что и Ленин относился к частной собственности с большим историческим почтением. Почему же тогда так скоропалительно была уничтожена почти вся частная собственность (за исключением крестьянской) в отсталой России сразу же после Октябрьской революции, где ее созидательные возможности были далеко еще не использованы и уж во всяком случае использованы гораздо хуже и меньше, чем в Европе или в США, где частная собственность и поныне демонстрирует свои немалые потенции?

Это произошло в таких масштабах не в результате плановых, сознательных действий большевиков, а стихийно и, во всяком случае, вопреки желаниям и воле Ленина. Как известно, в первоначальном наброске (3 апреля 1917 года) «Апрельских тезисов», представлявших программу действий партии большевиков после прихода к власти, Ленин подрывал частную собственность всего лишь в одном пункте, предлагая конфискацию всех помещичьих земель. Ориентируя партию на проведение социалистической революции, он в то же время предупреждал: «Не зведение социализма сразу, а немедленный, систематический, постепенный переход Советов рабочих депутатов к контролю общественного производства и распределения продуктов» ¹⁰. В Апрельских тезисах эта формулировка уточняется: «Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С.Р.Д. за общественным производством и распределением продуктов» ¹¹.

Итак, подготавливая социалистическую революцию, Ленин реалистически видел отсутствие экономической базы для «введения» социализма, и поэтому, как истинный марксист, он не собирался насилием решать те проблемы, которые решаются иными способами. Частную собственность предполагалось устранить сначала лишь в тех немногих пунктах, где процесс концентрации производства зашел действительно далеко. Как, например, в случае с синдикатом сахарозаводчиков или с банковским делом. Такой осторожный дифференцированный теоретический подход к частной собственности был применен Лениным сразу после победы Октябрьской революции в практике, когда были национализированы банки, железные дороги и была предпринята попытка сохранить нормальное функционирование всех частных предприятий под наблюдением органов рабочего контроля. Эта попытка не удалась в первую очередь потому, что началась гражданская война и саботаж буржуазии, ее чиновников сорвал такую форму сотрудничества. Саботаж далее в мирное время наказуем, а в период революционного взрыва тем более. Национализация и конфискация была одной из мер наказания, которой каралась буржуазия. Собственность саботажников, а также масса брошенных собственниками во время бурных событий тех лет средств производства оказались в руках Советского государства, хотя оно не стремилось любыми средствами увеличивать сектор национализированной экономики, поскольку к управлению ею было просто не подготовлено.

В это смутное время Ленин прилагал усилия к тому, чтобы юридическое обобществление не обгоняло обобществления экономического. Он предостерегает от бездумных действий в отношении к частной собственности: «Нам нечего браться за смешную зада-

⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 7.
¹⁰ В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 31, стр. 100.
¹¹ Там же, стр. 116.

168
Г. ЛИСИЧКИН

чу — учить организаторов треста,— их учить нечему. Их нам нужно экспроприировать. За этим дело не стоит. В этом никакой трудности нет. Это достаточно мы показали и доказали. И всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите, вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано» ¹².

Учитывая такого рода реальность, учитывая низкий уровень экономического обобществления производства, Ленин не торопил национализацию и конфискацию частной собственности. В тот краткий период сравнительно мирного существования советской власти, который и продолжался-то всего лишь с октября (ноября) 1917 до осени 1918 года, Ленин прилагал все усилия к тому, чтобы наладить нормальные отношения с теми экономическими силами, которые были способны к сотрудничеству.

Что касается частной собственности трудового крестьянства, то у Ленина по отношению к ней была твердая марксистская позиция. «Всякий сознательный социалист,— разъяснял он вскоре после революции,— говорит, что социализм нельзя навязывать крестьянам насильно и надо рассчитывать лишь на силу примера и на усвоение крестьянской массой житейской практики» ¹³.

В целом к мелкой буржуазии Ленин вырабатывал такой подход, который мог бы втянуть ее в создание материальной базы социализма. Он писал: «Соглашение с мелкой буржуазией не в смысле блока для буржуазно-демократической революции, не в смысле ограничения задач социалистической революции, а в смысле исключительно форм перехода к социализму для отдельных слоев мелкой буржуазии»»". Как только советская власть получила первую передышку весной 1918 года, Ленин поспешил разработать новую позицию по отношению к буржуазии в целом. «...Мы должны,— писал он,— заменить контрибуцию с буржуазии постоянным и правильно взимаемым поимущественным и подоходным налогом, который даст больше пролетарскому государству и который требует от нас именно большей организованности, большего налаживания учета и контроля» ¹⁵. Эти слова были претворены в дело. 17 июня 1918 года СНК утвердил «Декрет об изменении и дополнении декрета 24 ноября 1917 г. о взимании прямых налогов», который определил новые отношения между буржуазией и советской властью.

Показательны, на мой взгляд, следующие данные. До 1 июля 1918 года в стране было национализировано всего 521 предприятие, из них 271 — областными советами народного хозяйства (51,4 процента), 123 (24 процента) — губернскими и уездными организациями, ВСНХ и СНК национализировали лишь 100 предприятий, то есть около 20 процентов (В. П. Милютин. История экономического развития СССР. 1917—1927. М. 1928, стр. 110).

Гражданская война, интервенция, политическая незрелость русской буржуазии, оказавшейся неспособной к компромиссу и сотрудничеству с новой властью, привели к тому, что большая часть частной собственности в производстве к 1921 году была национализирована и конфискована. Это была мера не экономического, а вынужденно репрессивного, карательного характера.

Как только в стране стал восстанавливаться мир, Ленин поспешил вернуться к той политике, с которой он начинал после победы Октября. Эту политику мы называем сейчас новой экономической политикой. Может сложиться впечатление, что большевики наломали сначала дров, а потом очухались, одумались и взялись за дело с другого конца. Это представление ошибочно. О том, что новая экономическая политика есть старая, та, которую большевики пытались налаживать сразу после победы Октября, Ленин подчеркивал неоднократно. Характерно, что, пытаясь объяснить преемственность политического курса, Ленин советует в своем письме Е. С. Варге, писавшему в то время статью о хозяйственной политике, «более полно цитировать

¹³ В.И. Ленин. Полное собрание сочинений, т. 36, стр. 258.
¹⁴ Там же, т. 35, стр. 264.
¹⁵ Там же. стр. 424.
¹⁶ Там же, т. 36, стр. 183.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
169

мои работы весны 1918 года против «левых», о «государственном капитализме» и о трудностях управления, как специфической задаче» ¹⁶.

Не идеализируя института частной собственности, прекрасно понимая все негативные социальные явления, которые она порождает, Ленин тем не менее не торопился уничтожать ее административно, насильно, а искал пути ее включения в естественный процесс трансформации в собственность социалистическую. Эти поиски приводят его (май 1918 года) к убеждению, что «государственный капитализм экономически несравненно выше, чем наша теперешняя экономика»", а позднее к выводу о возможности использования кооперации в деле ускорения экономического обобществления частной собственности на деле. Вот почему в связи с переходом к нэпу Ленин проводит частичную денационализацию, поскольку в ходе «военного коммунизма» государство оказалось вынужденным многое взять в свое владение без учета экономической целесообразности. Тогда же он ставит вопрос и о необходимости использования иностранных концессий.

Короче говоря, пока жив был Ленин, частная собственность имела своего надежного заступника в рядах большевистских вождей. Ленин предполагал истребить частную собственность не административным, а экономическим путем. Его лозунг «кто кого» — социализм окончательно победит или капитализм — предполагал такое экономическое соревнование общественной и частной собственности, при котором со сцены должна была исчезнуть та, которая окажется менее производительной, менее рентабельной.

Как это произойдет и когда это станет возможным, на такой вопрос Ленин не торопился дать категорический и однозначный ответ, ожидая подсказок от жизни, от практики. Поэтому на VII съезде партии, в марте 1918 года, когда большевики были уже у власти, Ленин возражает тем, у кого подобная схема социализма уже давно и заранее была готова. Но она родилась у них не из жизни, а в голове. Из прочтения разных книг о социализме, в том числе и сочинений Маркса. Однако они не могли соотнести прочитанного со спецификой русской реальности. Ленин тоже штудировал и Маркса, и Энгельса, и других социалистов. Но он не спешил механически, бездумно пользоваться их рецептами в тех особых условиях, в которых произошла первая в мире социалистическая революция. «Дать характеристику социализму,— говорит он,— мы не можем, каков социализм будет, когда достигнет готовых форм,— мы этого не знаем, этого сказать не можем», «...как будет выглядеть законченный социализм,— мы этого не знаем» ¹⁸ . «...нет еще для характеристики социализма материалов. Кирпичи еще не созданы, из которых социализм сложится. Дальше ничего мы сказать не можем, и надо быть как можно осторожнее и точнее». «Дать характеристику социализма мы не в состоянии...»" Или вот еще: «Мы не претендовали на то, что мы знаем точную дорогу» ²⁰. «Сколько еще этапов будет переходных к социализму, мы не знаем и знать не можем» ²¹.

Ленин смысл происшедшей социалистической революции видел в том, что она открывала длинный, долгий, постепенный путь к социализму, а многие его соратники по партии считали, что если социалистическая революция свершилась, то можно, не теряя времени, немедленно, уже сейчас начинать сразу строить социализм. В этом трагическом недоразумении таились темные, разрушительные силы.

Иными словами, Ленин, как и все социалисты, был убежден, что главной характеристикой социализма является общественная собственность на средства производства, но он, как марксист, был также убежден и в том, что таким простым способом, как национализация и конфискация, этого достичь нельзя.

Совсем иное, чем у Маркса, Энгельса, Ленина, было отношение к частной собственности у Сталина. Он считал ее злом и только злом, независимо от того, исчерпала она свои возможности в развитии того или иного производства или нет. Поэтому он в годы своего правления истребляет частную собственность не

¹⁶ Там же, т. 54, стр. 203.
¹⁷ Там же, т. 36, стр. 299.
¹⁸ Там же, стр. 65.
¹⁹ Там же, стр. 66.
²⁰ Таи же, т. 37, стр. 223 — 224.
²¹ Там же, т. 36, стр. 48.

170
Г. ЛИСИЧКИН

только во всей промышленности, торговле, строительстве, но и в сельском хозяйстве, где социалистическая зрелость производительных сил была равна в то время даже не 0, а —1. Для Сталина любая общественная собственность кажется милее и эффективнее, чем частная. В 1929 году в работе «К вопросам аграрной политики в СССР» он заявляет: «А между тем простое сложение крестьянских орудий в недрах колхозов дало такой эффект, о котором и не мечтали наши практики. В чем выразился этот эффект? В том, что переход на рельсы колхозов дал расширение посевной площади на 30, 40 и 50%», В этом выступлении Сталин еще не говорит, что простое сложение примитивных частных средств крестьянского производства уже дало или даст производственный эффект, а радуется тому, что земельный клин увеличился, во в работе «Год великого перелома» он обещает и это, заявляя, что «наша страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных стран, если не самой хлебной страной в мире».

Негативное отношение к частной собственности, безотносительно к уровню ее экономической зрелости, было заимствовано Сталиным не у марксистов, а у тех псевдосоциалистов, которых именно марксисты резко критиковали. Вспомним незабвенного Дюринга, которому частная собственность тоже очень не нравилась, поскольку он считал, она возникла из насилия одного человека над другим, что опорочило грехом всю последующую историю человечества. Надо, доказывал Дюринг, лишь исправить историческую несправедливость, уничтожить частную собственность и сразу же равенство, братство и счастье станут всеобщим состоянием людей, живущих на земле. Энгельс разъяснял ему то, что не смог гораздо позднее понять Сталин: «Пока тот или иной способ производства находится на восходящей линии своего развития, до тех пор ему воздают хвалу даже те, кто остается в убытке от соответствующего ему способа распределения. Так было с английскими рабочими в период возникновения крупной промышленности. Более того: пока этот способ производства остается еще общественно нормальным, до тех пор господствует, в общем, довольство распределением, и если протесты и раздаются в это время, то они исходят из среды самого господствующего класса (Сен-Симон, Фурье, Оуэн) и как раз в эксплуатируемых массах не встречают никакого отклика. Лишь когда данный способ производства прошел уже немалую часть своей нисходящей линии, когда он наполовину изжил себя, когда условия его существования в значительной мере исчезли и его преемник уже стучится в дверь,— лишь тогда все более возрастающее неравенство распределения начинает представляться несправедливым, лишь тогда люди начинают апеллировать от изживших себя фактов к так называемой вечной справедливости. Эта апелляция к морали и праву в научном отношении нисколько не подвигает нас вперед; в нравственном негодовании, как бы оно ни было справедливо, экономическая наука может усматривать не доказательство, а только симптом. Ее задача состоит, напротив, в том, чтобы установить, что начинающие обнаруживаться пороки общественного строя представляют собой необходимое следствие существующего способа производства... Гнев, создающий поэтов, вполне уместен как при изображении этих пороков, так и в борьбе против проповедников гармонии, которые в своем прислужничестве господствующему классу отрицают или прикрашивают эти пороки; но как мало этот гнев может иметь значения в качестве доказательства для каждого данного случая, это ясно уже из того, что для гнева было достаточно материала в каждую эпоху всей предшествующей истории» ²².

Вот нотация, которую прочитал Энгельс Дюрингу, а через него и нам, объясняя, что несправедливости, проистекающие из частной собственности, не имеют ничего общего с выводом о необходимости ее уничтожения. Надо еще доказать, что она перестала быть «общественно нормальным» явлением, что производство, организованное на базе общественной собственности, способно сразу же дать в несколько раз больше продукции на единицу затрат. Это условие, это ограничение марксистов по поводу отмены частной собственности Сталин, вслед за Дюрингом, не понял, не понимал. Для него важно было истребить даже частную трудовую собственность, которая якобы «ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе» рождает капитализм. Я не случайно поставил это слово «якобы», поскольку Сталин вневременно смотрел на частную собственность и справедливые слова Ленина, сказанные им для одних условий, он отнес к абсолютно другим, к условиям, когда политическая власть в стране

²³ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 153.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
171

находилась уже в руках трудящихся и когда Ленин доказывал, что при помощи кооперации есть возможность приобщить трудягу-частника к социализму мирным путем: без конфискации, без национализации, без колоссальных спадов производства, а при его стабильном росте.

Этот ленинский путь трансформации частной собственности в общественную, о котором говорили в свое время Маркс и Энгельс, Сталин также понять не мог, не смог, как и саму мысль об исторической ценности института частной собственности. Поэтому все формы кооперации, получившие развитие при Ленине и (по инерции) в первые годы после него, он быстро уничтожил. Более того, даже к колхозам, созданным по его представлению об обществлении производства, Сталин относился с большим подозрением, считая и эту форму собственности не общественной, а групповой, второсортной, временной. Об этом он открыто говорил в своей последней работе «Экономические проблемы социализма в СССР», усматривая и в факте существования колхозов препятствие переходу страны к коммунизму.

Сталин был последователен в своем толковании обобществления, понимая его как необходимость свалить все добришко, откуда и как бы оно ни досталось, в одну кучу, а потом распоряжаться им по-своему, то бишь по «общенародному» представлению о целесообразности. Но желание свалить все в одну кучу было у вождя, у его соратников и у многих миллионов людей, лишенных практически какой-либо собственности, но, как и их вожди, не понимающих, что от перераспределения даже большего, чем было тогда в России, частного имущества люди не станут богаче, а вот беднее — запросто. Было ли такое же желание и у тех, кому предстояло со своим добришком расставаться? Конечно, не было! Так как же быть? Отступать от светлых идеалов социализма?

Не из тех людей был Сталин, чтобы отступать в экономических вопросах. Его примитивное представление о том, что любая общественная собственность автоматически и сразу обеспечит более высокую производительность труда, чем частная, оказалось совершенно несостоятельным прежде всего потому, что его общественная собственность была общественной только по названию, по юридическим документам. Как действительно можно говорить об общественной или даже о групповой собственности в колхозах, где крестьянин сдает под метелку все зерно, а сам живет за счет чрезмерного труда на приусадебном участке и тех действий, которые превратили его в несуна?

Прошедшие годы убедительно показали нам, что общественную собственность одним актом административного обобществления создать невозможно. Она возникает там, где применяется самая современная технология, где существуют обоснованные цены на продукцию, нормальные налоги, где обеспечено эффективное обращение товаров, где развиты неформальные демократические принципы.

Учения Маркса о способах обобществления производства при социализме Сталин не одолел. Обобществление он дискредитировал, отбросив тем самым учение о социализме далеко от того рубежа, на котором оно было в начале века.

Нужно вообще признать, что частная собственность, капитализм, как заявил на совещании в Праге секретарь ЦК КПСС А. Ф. Добрынин («Правда» от 13 апреля 1988 года), обнаружил «значительно больший, чем представлялось ранее, запас прочности». Эта же мысль содержится в статье секретаря ЦК КПСС В. А. Медведева, опубликованной в журнале «Коммунист» (1988, № 2). Он пишет: «...капиталистический строй сумел тем не менее приспособиться к новым условиям. Он устоял, несмотря на образование социалистической системы, выдержал распад колониальной системы империализма, постаравшись компенсировать его различными формами неоколониальной, а в последнее время и технологической эксплуатации развивающихся стран; нашел достаточно ресурсов для углубления научно-технической революции; использовал экономический рост для приглушения классовой борьбы и расширения пределов социального маневрирования».

Иными словами, частную собственность хоронить, оказалось, рано. Она показывает неиспользованные резервы своего развития. Поэтому с ней надо не только считаться, но и уживаться с пользой для социализма.

На это же обстоятельство обращают внимание югославские экономисты. Так, в журнале «Экономска политика» (от 8 февраля 1988 года) доктор Томислав Николич пишет: «...коммунистические партии и рабочий класс пришли к власти гораздо раньше, чем предполагал Маркс. Следовательно, из факта „преждевременной" пролетарской

172
Г. ЛИСИЧКИН

революции нужно было бы сделать вывод о том, что все, что Маркс писал о коммунизме, адресовано не нам. что мы еще очень далеки от реализации идей „свободной ассоциации объединенных производителей"».

* * *

Грубая теоретическая ошибка Сталина в трактовке проблем собственности, его отступление от учения Маркса, его ревизия исторического подхода в толковании общественных явлений с логической, фатальной неизбежностью потянула за собой цепь других грубых теоретических просчетов. Прежде всего толкование роли насилия в жизни общества.

Марксизм считает, что без насилия не может быть развития общества. Оно играет революционную роль в его жизни и, по словам Маркса, является «повивальной бабкой» старого общества, когда оно беременно новым. Вдумаемся в это широко известное сравнение роли насилия с повивальной бабкой, с акушеркой, говоря нашим современным языком. Какой отец-мужчина не бежит сломя голову звать в свой счастливый дом акушерку, когда приспело время? Какая женщина-мать не благодарит ее за облегчение родов, за сохранение нормального ребенка?

Сталин меньше всего похож в своей роли на повивальную бабку истории. Поскольку, как я пытался показать выше, для него было недопустимо временное понимание процесса «беременности» собственности, ее созревание, он грубо врывался в каждый дом и приступал к исполнению функций повивальной бабки. В этих домах также раздавались родовые истошные крики, рыдания, но чаще всего наступавшее затем затишье не нарушалось счастливым писком здорового ребенка, а сменялось плачем по исковерканной жизни. Повивальная бабка такого рода, такой квалификации, как Сталин, не приносила в дом счастья. Мне нет необходимости доказывать правоту этих своих слов. Все, кто хоть в какой-то мере в этом сомневается, должны прочитать или перечитать хотя бы «Чевенгур» А. Платонова, «Драчунов» М. Алексеева, «На Иртыше» С. Залыгина, «Мужиков и баб» Б. Можаева... Как публицист я приведу лишь несколько разрозненных показателей, иллюстрирующих разрушительную роль сталинского насилия тогда, когда оно употреблялось не в марксистском понимании. Самый яркий из них безусловно — сталинская коллективизация.

Как известно, Ленив использовал в своей политике насилие. Отобрав, например, землю у помещиков и монастырей, он передал ее крестьянам. Более того, через комбеды, организованные летом 1918 года, было насильно изъято (с инвентарем) примерно 50 миллионов гектаров (из 75—80) у кулаков, которые также были розданы крестьянам. Кулачество как класс было практически уничтожено в ходе гражданской войны и деятельности комбедов. Ленинское решение аграрного вопроса дало замечательные плоды. Крестьяне в годы нэпа показали, на что они способны, когда им не очень сильно мешают работать.

Сталин, руководствуясь бредовой идеей, что любое обобществление уже есть благо и социализм, начинает в конце 20-х годов беспримерную кампанию по объединению крестьян в колхозы с истреблением физическим, гражданским и моральным тех, кто кажется ему не очень довольным его сумасбродными действиями. Формальное основание для этого — классовая непримиримость к буржуазным элементам на селе. Но где мог их взять Сталин к тому времени?

Используя расслоение деревни, носившее к тому времени не социальный, а исключительно имущественный характер, Сталин бросился крушить деревню, крестьян, рассчитывая, что насилием он добьется быстрее того, чего так замедленно, но надежно добивался своей аграрной политикой Ленин. Сталин разгромил во время своей коллективизации не менее трех миллионов крестьянских дворов (то есть 11—12 процентов от всего их числа), уничтожив физически или морально в несколько раз большее количество людей. Окупилось ли сталинское насилие хотя бы ростом производства? Куда там! Отчитываясь перед XVII съездом партии, Сталин мог похвастаться только такими вот результатами своего произвола на селе: лошадей к 1933 году осталось 16,6 миллиона голов против 35,1 в 1916 (военном) году; крупного рогатого скота (соответственно) 38,6 против 58,9; овец и коз 50,6 против 115,2; свиней 12,2 против 20,3. В стране во время коллективизации и в первые годы после нее начался, естественно, страшный голод и просто мор. Страна не стала самой хлебной, какой обещал ее сделать за три года Сталин.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
173

И если бы колоссальные жертвы, принесенные Сталиным на алтарь насильственного обобществления крестьян, были бы не напрасны, если бы, как он предполагал, они окупились общим подъемом экономики, тогда можно было бы хоть каким-то образом простить его, оправдывая хотя бы тем, что захват укрепленных бастионов всегда требовал и требует жертв. А если при этом и пало бойцов больше, чем могло пасть, то пусть благоразумные потомки учатся на ошибках, без которых не может быть ни одной крупной победы. Так говорят нам теперь неосталинисты. Но дело в том, что у Сталина созидания-то как раз и не получилось, а вышла одна крупная ошибка, за которую дорогой ценой заплатил советский народ и которую теперь, в ходе перестройки, предстоит исправлять.

Такое заявление не может не привести в ярость наших неосталинистов. А Магнитка? А Днепрогэс? А Сталинградский тракторный?.. Вот вехи сталинских побед, вот вещественное оправдание всех ошибок Сталина, вот его реальный вклад в дело разгрома фашизма — страстно доказывают они нам. Было бы, конечно, святотатством отрицать те успехи в индустриализации нашей страны, которых достиг наш народ при Сталине. Но давайте наберемся мужества и посмотрим на реальный масштаб тех достижений, которые мы имели перед войной.

А для этого прежде всего нужно сравнивать результаты хозяйствования не к уровню 1913 года собственной страны, как это было принято до недавнего времени, а по крайней мере к уровню соседей, которые хотя и при менее совершенной социальной системе, но тоже не стояли на месте в своем развитии. Так вот, в расчете на душу населения производство в процентах к уровню соседей выглядело так: в 1913 году по чугуну к уровню США — 8, Англии — 12, Германии — 8. В 1937 году соответственно — 30, 48, 26. По стали США — 8, Англии — 16, Германии — 9, а в 1937 году соответственно: 27, 38, 26. По электроэнергии: в 1913 году к уровню США — 5, Англии — 13, а в 1937 году соответственно 18 и 30. Следовательно, несмотря на рост производства в период индустриализации, по главным показателям мы все равно оставались примерно в том же очередном порядке по уровню развития, из которого хотели вырваться.

Однако и эти показатели еще недостаточны для оценки реального положения вещей. Во всех странах обычно сталь, чугун, нефть, цемент производят не ради самих стали, чугуна и т. д., а ради роста общего богатства страны, которое лишь благодаря разумному пропорциональному сочетанию натуральных ценностей фокусируется в величине национального дохода. Сталин по ряду причин не любил этого синтетического показателя результативности любой хозяйственной деятельности. Поэтому в его отчетах можно легко найти показатели производства чугуна и стали в удобном для него сравнении, но о росте общего богатства страны, то есть национального дохода, он предпочитал или не отчитываться совсем, или говорить об этом очень туманно. Так по крайней мере сейчас давайте ответим на этот вопрос — намного ли стала наша страна в целом богаче по сравнению с соседями за годы властвования Сталина?

В. Селюнин и Г. Ханин в статье «Лукавая цифра» («Новый мир», 1987, № 2) пишут, в частности: «Национальный доход, рассчитанный по нашей методике, возрос с 1928 по 1985 год в 6—7 раз. Это по любой оценке успех выдающийся — не много в мире стран, которые могут похвастаться такими темпами. Но, с другой стороны, увеличение дохода за этот период и не девяностократное, как свидетельствует официальная статистика... За 1929—1941 гг. национальный доход вырос в полтора раза. Темп отнюдь не рекордный». Авторы этой статьи пишут и о том, что с 1928 по 1985 год материалоемкость общественного продукта возросла в 1,6 раза, а фондоотдача снизилась на 30 процентов.

И еще один важный аспект при оценке конечных результатов любой экономической деятельности — качество национального дохода. Можно производить много чугуна, стали, зерна и оставаться бедными. Как это может случиться? Очень просто. Чтобы получить, например, тонну меди, сообщает в «Правде» (от 11 июля 1988 года) секретарь ЦК КПСС В. Долгих, мы затрачиваем 973 киловатт-часа электроэнергии, а в ФРГ — в три с лишним раза меньше. На тонну производимого цемента у нас расходуется 274 килограмма условного топлива, а в Японии — 142. Из-за низкой экономичности бытовых приборов приходится ежегодно вырабатывать лишние 20 миллиардов киловатт-часов электроэнергии, то есть строить одну лишнюю гигантскую электростанцию. Сталинская модель экономики страшно неэкономна.

174
Г. ЛИСИЧКИН

Наконец, и такой показатель результативности хозяйствования — жизненный уровень населения. Но об этом вообще не стоит говорить, поскольку каждый, живший при Сталине, помнит наше общее нищенское существование, оправдываемое колоссальными расходами на оборону и индустриализацию. И с этим оправданием, с данной диспропорцией между I и II подразделениями, между группами А и Б можно было бы согласиться, если бы... Если бы все расходы на оборону не были по известным причинам обесценены тем, что буквально за несколько дней войны многие производственные мощности оказались на оккупированной территории, а война была выиграна при производстве той же стали почти в два раза меньшем, чем накануне войны, что сразу же обнажило характер всего развития экономики при Сталине, где индустриализация оказалась ради индустриализации, производство ради производства, а не ради роста благосостояния страны, народа. Ведь производство массы овощей при отсутствии мощностей по хранению и переработке, так же как и производство той же стали сверх необходимости, отнюдь не обогащает, а обедняет страну. Труд и в том и в другом случае оказывается выброшенным на ветер.

Будущие исследователи уточнят не только реальные наши потери во время коллективизации, массовых репрессий, подсчитают, во что обошлась нам война, сколько действительно народу погибло на ней, выяснят они и реальный объем тех достижений в народном хозяйстве, которые были в годы Сталина, расскажут, насколько отчеты о них соответствуют действительности. Но уже сейчас можно с полным основанием сказать, что ни о каком «экономическом чуде», приписываемом Сталину, не может быть и речи ²³.

Сталинская интерпретация роли насилия в жизни общества не только далека от марксизма, она диаметрально ему противоположна. Но и тут, как и в толковании проблем собственности, Сталин был не оригинален. И тут пальма первенства принадлежит не ему, а малограмотному Дюрингу и ему подобным провинциальным теоретикам, чье убожество исторических представлений так издевательски-резко критиковал в свое время Энгельс, тыча Дюринга носом, как неразумного кутенка, в море неизвестных тому по малограмотности фактов. Дюринг, нескромно опережая Сталина, заявляет, что он «исходит из той предпосылки, что политический строй является решающей причиной хозяйственного положения и что обратное отношение представляет лишь отраженное действие второго порядка»... «До тех пор,— продолжает Дюринг,— пока люди будут рассматривать политическую группировку не как существующую ради нее самой, не как исходный пункт, а исключительно как средство в целях насыщения желудка, — до тех пор во взглядах людей будет скрываться изрядная доза реакционности, какими бы радикально-социалистическими и революционными эти взгляды ни казались». И еще из Дюринга же: «...первичное все-таки следует искать в непосредственном политическом насилии, а не в косвенной экономической силе».

Кто из сталинистов и неосталинистов захочет опровергнуть эту мысль Дюринга и его духовного двойника Сталина? Никто! Опровергнуть Дюринга — это значило бы поставить под сомнение ту же коллективизацию; последующие гонения на кооперацию, приведшие к уничтожению промкооперации, к вырождению кооперативной природы и огосударствлению потребкооперации, совхозизации колхозов; изничтожение

В другом источнике — «Изменение и анализ социально экономического развития» (Женева. 1985) — сопоставляются уровни социально-экономического развития по большому ряду показателей в расчете на душу. По всем вариантам обобщающего индекса Советский Союз занимает двадцатое — двадцать второе место, так же как и по уровню национального дохода на душу (стр. 299).

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
175

жалких личных приусадебных хозяйств и многие, многие другие факты, возникавшие в нашей жизни из-за того, что социализм виделся Сталину по Дюрингу, то есть как политическое устройство, свободное от унизительных соображений о «средствах в целях насыщения желудка».

Сталин тоже считал, что первична стройность и изначальная красота политической идеи, конструкции, осуществить которую можно политическим насилием. Если Дюринг никак не мог понять, что даже рабство в определенных исторических условиях является благом и прогрессивно, пока оно экономически эффективно, пока оно не исчерпало свой резерв эффективности, то Сталин не мог понять разную степень зрелости частной собственности и бросился изничтожать ее политическими средствами, без учета того, отработала ли она в той или другой области свой век. Справедливость для него имела вневременной характер, поэтому так несправедливо обходился он с народом, реализуя свою попытку всех нас осчастливить.

За идеалистическое представление о социализме как схеме абстрактной справедливости Дюрингу крепко досталось от Энгельса. Он буквально уничтожил его своим сарказмом. Поскольку Сталин жил и работал в условиях, когда такие люди, как Энгельс, должны были или молчать, или томиться в сталинских концлагерях (надо ли напоминать о судьбе выдающихся экономистов 20—30-х годов?), то воспользуемся аргументами Энгельса в полемике с Дюрингом, который должен был еще при своей жизни глотать горькие пилюли марксистской критики. Так вот, Энгельс, как марксист и как фабрикант, а это не случайное совпадение, не признак лицемерия, а признак реализма, вразумлял Дюринга: «...насилие есть только средство, целью же является, напротив, экономическая выгода...», «...насилие не в состоянии делать деньги, а в лучшем случае может лишь отнимать сделанные деньги, да и от этого не бывает много толку...». «Если бы,— продолжает Энгельс втолковывать через Дюринга,— «хозяйственное положение», а вместе с ним и экономический строй какой-либо страны попросту зависели, в согласии с учением г-на Дюринга, от политического насилия, то было бы невозможно понять, почему Фридриху-Вильгельму IV не удалось после 1848 г., несмотря на всю его «доблестную армию», привить средневековое цеховое устройство и прочие романтические причуды железнодорожному делу, паровым машинам и начавшей как раз в это время развиваться крупной промышленности его страны; или почему русский царь, который действует еще гораздо более насильственными средствами, не только не в состоянии уплатить свои долги, но не может даже удержать свое «насилие» иначе, как беспрерывно делая займы у «хозяйственного положения» Западной Европы» ²⁴.

Как современно звучат эти слова Энгельса сегодня. Насилие в дюринговском его толковании, то есть не ограниченное экономической целесообразностью, а целиком подчиненное мнимой стройности ложных политических идей, привело к тому, что только в прошлую пятилетку мы, обладающие почти двумя третями мировых площадей одних черноземов, вынуждены были завозить примерно 40 миллионов тонн зерна ежегодно, что составляло 22 процента валового сбора зерна у нас. И это обращение к Западу было нам крайне нужно, чтобы жить хотя бы так, как мы сейчас живем.

Надо ли удивляться, что и русский царь, и те, кто пришел к власти затем, не отказавшись от веры во всесилие насилия, так бесславно ведут хозяйственные дела? Отвечу: нет, не надо. Марксисты уже давным-давно предсказали неуспех каждому, кто политические схемы и насилие в их осуществлении сделает основой своей экономической политики.

Заслуга Сталина перед марксизмом состоит в том, что он, хотя и страшно дорогим способом, от противного, доказал на практике правильность марксистского толкования роли насилия в истории, показав разницу между насилием повивальной бабки и насилием насильника. Результаты обоих вариантов насилия, как мы убедились на собственном опыте, диаметрально противоположны.

Объявив главным показателем уровня развития социализма не производительность труда, которая при социализме в принципе должна быть гораздо выше, чем при капитализме, не благосостояние народа, которое прежде всего характеризует преимущества нового строя, не степень демократичности в жизни общества, а степень административного обобществления производства, Сталин до примитивизма упростил

²⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 188 — 189.

176
>Г. ЛИСИЧКИН

себе и своим соратникам решение задачи строительства социализма в СССР. Вопрос «кто кого» Сталин решил быстро и просто, поскольку перевел его из сферы экономической, социальной, моральной в сферу административную, где не так важно умение работать, а нужно владеть лишь мастерством запугивания и оболванивания.

Расправившись с единоличным крестьянским хозяйством, с мелкими ремесленниками и недоразвитыми нэпманами, Сталин с позиций своего видения социализма мог на XVII съезде партии (1934) торжествовать победу и объявить всему миру о том, что «уже за годы первой пятилетки построен фундамент социалистической экономики». А еще через два года в докладе на Чрезвычайном съезде Советов он заявлял и о том, что «наше советское общество добилось того, что оно уже осуществило в основном социализм, создало социалистический строй, то есть осуществило то, что у марксистов называется иначе первой или низшей фазой коммунизма. Значит, у нас уже осуществлена в основном первая фаза коммунизма, социализм» (И. В. Сталин. Вопросы ленинизма. 1952, стр. 553).

Чтобы ни у кого не было никаких сомнений по поводу того, что происходило в голодной и нищей стране, Сталин декретировал социализм законодательно, закрепив свою победу в сталинской Конституции. Какие были у него основания для такого смелого заявления? Были. И весьма солидные. Они перечислены в резолюции XVIII съезда партии: «Социалистическая — государственная и кооперативно-колхозная собственность на производственные фонды, на орудия производства и производственные постройки к концу второй пятилетки составляла 98,7 процента всех производственных фондов в нашей стране. Социалистическая система производства стала безраздельно господствовать во всем народном хозяйстве СССР: по валовой продукции промышленности она составляла 99,8 процента, по валовой продукции сельского хозяйства, включая личное подсобное хозяйство колхозников,— 98,6 процента, по товарообороту — 100 процентов. В соответствии с происшедшей социалистической перестройкой экономики страны изменилась и классовая структура советского общества.., 94,4 процента населения страны было занято в социалистическом хозяйстве или тесно связано с ним».

Как видим, представления о социализме у Ленина и Сталина диаметрально противоположны. Ленин в характеристику социализма включал в первую очередь более высокую, чем в передовых капиталистических странах, производительность труда и демократизм на базе Советов, более высокий по уровню свобод, чем парламентский, строй. Для строительства такого социализма Ленин, естественно, просил у истории длительного времени. Тем более Ленин знал, что «мы придем к победе только вместе со всеми рабочими других стран, всего мира» ²⁵. «Мы никогда не обольщали себя надеждой на то, что сможем докончить его (переход от капитализма к социализму.— Г. Л.) без помощи международного пролетариата» ²⁶.

Сталинский социализм, как видим, значительно проще. Он требует лишь одного — чтобы все работали на госпредприятиях или в колхозах. Не важно, как работают, не важно, при каких порядках работают, не важно и то, как люди живут, но важно, лишь бы они были под общей единой государственной крышей. Выполнить эту задачу можно, конечно, быстрей. И, конечно, такой социализм возможен в одной, отдельно взятой стране. И Сталин к XVIII съезду завершил его строительство на голом месте. За пятнадцать лет после смерти Ленина. А мы сейчас Дом культуры или скромную школу на селе за такой срок не можем частенько осилить. Да, были люди в наше время! Богатыри, не вы...

«Потомственному» сталинисту кощунственными кажутся нынешние призывы: «Больше социализма!» Куда уж больше, если социализм мерить сталинскими мерками огосударствления. Но почему мы должны и сейчас пользоваться старым, фальшивым метром? Ветеран Отечественной войны из Ленинграда И. Николаев в «Советской культуре» (23 июня 1988 года), размышляя об этом, пишет: «„Больше социализма!" А сколько у нас уже есть социализма? И сколько не хватает? В период «культа личности» удельный вес социализма в национальном доходе подсчитывался так: в 1917 году —0% социализма, в 1924-м —35%, в 1928-м — 44%, в 1937-м — 99,1%, в 1954-м — 99,98%... При таком подсчете «больше социализма» не может быть. Считаю, что социализм у нас не только созидался, но и разрушался. Народ строил социализм, а

²⁵ В И.Ленин. Полное собрание сочинений, т. 36, стр. 234.
²⁶ Там же. т. 35, стр. 271.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
177

Берия разрушал социализм. Когда, например, колхозники теряли чувство хозяина своей земли и своей продукции, то это было не строительство социализма, а разрушение социализма. Значит, пришло время отказаться от сталинской системы подсчета социализма и восстановить ленинскую». Но если встать на такую точку зрения, если подсчитать социализм по такой системе, а только так и можно считать, когда к социализму подходят по-научному, тогда многое в нашей действительности нужно переделывать. Но затем, собственно, мы и начинаем перестройку.

Ревизовав марксизм во взглядах на собственность и роль насилия в жизни общества, Сталин с логической неизбежностью попал в теоретический капкан, поставленный им самим на собственном пути. Обобществив, как умел, все средства производства и заглянув в работы классиков марксизма, он быстро усвоил азбучную истину о том, что при социализме не будет рынка и закон стоимости перестанет быть регулятором производства. Но социализм к XVIII съезду партии Сталин уже «построил». Значит, общество, решил он, уже совершило тем самым переход из царства необходимости в царство свободы, и теперь можно жить и руководить экономикой огромной страны по удобному, особенно для диктатора, принципу: что хочу, то И ворочу.

Заранее скажем, что Маркс никакого повода к такому сталинскому решению, конечно, не давал и давать не мог. Наоборот, он категорично предупреждал о том, что «царство свободы начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью, следовательно, по природе вещей оно лежит по ту сторону сферы собственно материального производства» ²⁷.

Говорить о том, что наша страна в 30-х годах была «по ту сторону материального производства», можно, вероятно, только в приложении к тогдашнему сельскому хозяйству, которое при Сталине действительно оказалось «по ту сторону», но, конечно, со знаком не плюс, а минус. Следовательно, оснований для уничтожения рынка, для игнорирования закона стоимости не было никаких. Но Сталин был великим идеалистом, а идеалистам нет нужды считаться с ограниченностью материальных средств, поэтому свой социализм он легко взгромоздил на хрупкую материально-техническую базу, в структуре которой видное место занимали тачка, лопата, кетмень...

Отрицательное отношение Сталина к закону стоимости, к рынку в тех условиях, в которых была страна, просматривается через его работу «Экономические проблемы социализма в СССР», вышедшую в 1952 году, а также через учебник политэкономии, выпущенный в 1954 году, но, как известно, духовным отцом которого был, как и в случае с «Историей ВКП(б)», Сталин. В «Экономических проблемах» Сталин с присущей ему грубостью напал на Венжера и Санину, обвинив их в том, что «они не понимают роли и значения товарного обращения при социализме, не понимают, что товарное обращение несовместимо с перспективой перехода к коммунизму».

В учебнике же политэкономии было категорически заявлено, что наш труд уже приобрел непосредственно общественный характер. Непосвященному читателю весь этот разговор может показаться абстрактным и схоластичным. Не все ли равно, как сказать: «посредственно» или «непосредственно» общественный? Назови хоть горшком, только в печь не ставь, заметит непосвященный читатель. Однако я бы не советовал так быстро соглашаться с той или иной характеристикой нашего труда, поскольку от этого зависит наша повседневная бытовая и производственная жизнь.

Если наш труд объявить непосредственно общественным, то тем самым надо признать, что из жизни нашего общества исчезли те неудобные противоречия, которые так мучают людей, то есть исчезают противоречия, открытые Марксом в товаре: между потребительной стоимостью и стоимостью; между абстрактным трудом и конкретным; между трудом индивидуальным и общественным. Ну и что, скажет тот же непосвященный читатель. А то, что на самом деле эти противоречия не исчезают оттого, что мы объявляем их отмененными. Но за наш нигилизм они жестоко мстят нам. Любая клушка учит вылупившихся цыплят видеть и решать противоречия, присущие жизни. Она объясняет им, что надо остерегаться коршуна и соседской кошки, а также не лезть в воду, не зная броду. Объявив наш труд непосредственно общественным, мы разоружили людей, общество в борьбе с противоречиями, утратили иммунитет, спасающий нас от болезней и хворей, окружающих нас вопреки утверждениям о стерильности окружающей среды. Поэтому не надо удивляться, что мы так

²⁷ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 25, ч. П. стр. 386 — 387.

178
Г. ЛИСИЧКИН

часто и так тяжело болеем тогда и там, где другие, приняв легкую таблетку, чувствуют себя вполне здоровыми и дееспособными.

Второе следствие из декретирования нового характера труда состоит в том, что при таком взгляде на вещи срывалось покрывало таинственности с Марксового понятия стоимости, которое в его толковании имело слишком уж «нематериальную» природу. Учебник объявил стоимость социалистического товара категорией вещной, и определить ее, рассчитать представлялось делом простым, чисто техническим — замерить те или иные материальные затраты на данный вид продукции, поделить полученную сумму на число продуктов данного вида, и дело с концом. Не надо думать о равновесии между спросом и предложением, не надо думать о сбыте, поскольку в этом случае господствует полная убежденность, что все произведенное по плану будет вовремя реализовано по той цене, которая рассчитана бухгалтерами еще до начала производства, без изучения поведения возможного потребителя. Как видим, согласившись с постулатом о непосредственно общественном труде, мы обрекли себя на вечно тупиковую ситуацию в ценообразовании, на производство массы неходовых товаров. Сталкиваясь со всеми этими негативными явлениями, мы горько вздыхаем, ахаем и... разводим руками в бессилии устранить первопричину, нами же самими и созданную.

Ошибочный взгляд на характер нашего труда привел с неизбежностью и к утверждению уравниловки в оценке труда. Рабочее время каждого работника данной профессии объявлялось более или менее равноценным, а более сложные и ударные специальности оценивались по коэффициентам несколько выше, но главное в оценке груда состояло в том, что она никак не связывалась с размером конечного продукта, его качеством, успехами в его реализации.

Наконец, отрицание противоречия в товаре между потребительной стоимостью и стоимостью сделало теоретически ненужной саму торговлю продуктами, а утверждение единства труда конкретного и абстрактного сделало ненужными и сами деньги в их классической функции, в том качестве, которое делало их товаром товаров, всеобщим эквивалентом, имея который можно купить все, кроме разве птичьего молока, если под этим, конечно, иметь в виду не деликатесный торт, а невозможное. На базе нетоварной концепции складывалась, как известно, вся практика хозяйствования.

Короче говоря, Сталин был категорически против использования товарно-денежных отношений в их самостоятельной, а не только в учетной, форме. «Впрочем,— пишет в «Правде» Т. Дзокаева (6 мая 1988 года),— Сталин умудрялся на словах, в «теории», даже защищать товарно-денежные отношения при социализме. Что не мешало ему ориентировать практику на прямой продуктообмен». Это абсолютно верно. Достаточно прочитать доклад Сталина на XVII съезде партии, чтобы заметить указанное противоречие. Сталин критиковал тех, кто ратовал за свертывание торговли, за превращение денег в простые расчетные знаки. «Понятно,— говорил Сталин,— что партия, стремясь организовать развернутую советскую торговлю, сочла необходимым погромить и этих «левых» уродов, а их мелкобуржуазную болтовню — пустить на ветер» (И. В. Сталин. Сочинения, т. 13, стр. 343). Откуда у Сталина такая эклектичность? И эклектичность ли это?

Надо отдать Сталину как теоретику должное. Он твердо и последовательно придерживался концепции специфического товарного производства на базе непосредственно общественного труда. Это та самая база, несостоятельность которой в свое время была доказана классиками марксизма ²⁸ . Но Сталин был человек не робкого десятка. Очень справедливо, на мой взгляд, Т. Дзокаева пишет в упомянутой выше статье в «Правде»: «На общем фоне нигилизма авторитарность под видом партийности выбрасывала из экономической науки, созданной Марксом, часть за частью. Герман Лопатин, этот «мученик идеи», испытал бы еще одно грустнейшее разочарование, проживи он на пару лет дольше. Главы «Капитала» — о товаре, двойственном характере труда, товарном фетишизме,— блестящим переводчиком которых на русский язык он стал, были забыты прежде всего. Вместо положения о двойственном характере труда — Маркс называл его самым таинственным явлением, не разгаданным на протяжении двух тысячелетий, и считал главным своим открытием — была подана

²⁸ «Непосредственно общественное производство, как и прямое распределение, исключает всякий товарный обмен, следовательно, и превращение продуктов в товары (по крайней мере внутри общины), а значит и превращение их в стоимости» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20. стр. 320).

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
179

сладенькая водичка о «непосредственно общественном характере труда при социализме», идея, объявленная впоследствии «прочным завоеванием экономической мысли социализма»...»

Но Сталину как теоретику и тут опять не везет. Ему не удается вырваться в оригиналы пусть даже бредовых идей. Он ни на миллиметр не может оторваться от своего двойника — Дюринга и идет за ним след в след, пользуясь тем, что тот в 1921 году умер и уже не может обвинить его в плагиате.

Не Сталину, а Дюрингу принадлежит идея совместить непосредственно общественное производство с использованием закона стоимости и товарно-денежными отношениями за счет установления «справедливой», или «истинной», стоимости. Это его изобретение было оценено Энгельсом как несостоятельное.

Рецепт исчисления «истинной», «справедливой» стоимости в условиях общественной собственности на средства производства Дюринг тоже передал по наследству Сталину. Это Дюринг, обгоняя время, рекомендовал устанавливать «для каждого рода предметов единую цену», соответствующую средним издержкам производства, предсказывая, что «для определения стоимости и цены так называемая себестоимость производства будут играть» роль «оценки требующегося количества труда». Какие до боли близкие, знакомые постулаты. Оказывается, не только проверенные истины, но и заблуждения могут сохраняться в веках. Не забудем, что Дюринг активно пропагандировал свои взгляды в середине 70-х годов прошлого века.

Уравнительные идеи распределения по труду разработаны также Дюрингом настолько, что Сталин мог брать их в готовом виде. Это именно Дюринг предлагал оплачивать труд при социализме «независимо от того, сколько отдельные личности произвели продуктов, больше или меньше, и даже в том случае, когда они случайно ничего не произвели». Мы вдоволь насмотрелись на то, как эта схема действует и в сельском хозяйстве, и в промышленности. Правда, нужно отдать должное, уравнительность Дюринга, как и его нынешних последователей, не безгранична. Он писал: «Принципиальное равенство прав в экономической области не исключает того, что наряду с удовлетворением требований справедливости будет иметь место еще добровольное выражение особой признательности и почета... Общество делает самому себе честь, когда отмечает высшие виды деятельности, предоставляя им умеренную прибавку для нужд потребления». Так трогательно, замечает Энгельс, Дюринг, «соединяя невинность голубя с мудростью змия... заботится об умеренном добавочном потреблении для дюрингов будущего» ²⁹ . И они, дюринги будущего, могли бы теперь воздать у нас хвалу человеку, идеи которого так пригодились для развития теории сталинизма, на базе которой могут благоденствовать те, о ком позаботились Дюринг со Сталиным.

С институтом денег, этим мировым открытием человечества, значение которого можно приравнять или к возникновению членораздельной речи, или к изобретению письменности, поскольку и то, и другое, и третье является средством элементарного общения между людьми, Дюринг рекомендует ввести действительные деньги, но запретить им функционировать иначе чем в качестве простых трудовых марок. Такие деньги, напоминает Энгельс слова Маркса, «имеют с деньгами так же мало общего, как, скажем, театральный билет»". Обмен в дюринговском социализме предполагалось осуществлять так, как это сделал Сталин, то есть чисто натуральный обмен с учетом в так называемых деньгах.

Энгельс, критикуя теоретические построения Дюринга, говорил о том, что в его интерпретации получается, будто «капиталистический способ производства вполне хорош и может быть сохранен, но капиталистический способ распределения — от лукавого, и он должен исчезнуть»". Сталин со своей неуемностью перешел от дюринговских слов к решительному делу, то есть к радикальным изменениям именно в сфере распределения, поскольку, говоря словами Энгельса, «производство — это такая область, где мы имеем дело с осязательными фактами, и «рациональная фантазия» может предоставить здесь полету своей свободной души лишь ничтожный простор, гак как опасность осрамиться слишком велика. Другое дело — распределение, которое, по мнению г-на Дюринга, не находится ни в какой связи с производством и определя-

²⁹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 312.
³⁰ Таи же, стр. 314.
³¹ Там же, стр. 310.

180
Г. ЛИСИЧКИН

ется не производством, а просто актом воли: оно как бы самим небом предназначено для того, чтобы служить ареной для дюринговской "социальной алхимии"»".

С результатами сталинской социальной алхимии нам и приходится сейчас с большим трудом разбираться.

Известный английский экономист Г. Кейнс в своей книге «Общая теория занятости, интересов и денег» пишет (стр. 383): «Практичные люди, которые верят, что они освобождены от влияния ученых, оказываются обычно рабами какого-нибудь малоизвестного экономиста. Опьяненные авторитетом власти, они прислушиваются... и таким образом подхватывают идеи какого-нибудь всеми забытого академического писаки». Этой судьбы, как видим, не избежал и Сталин, которому марксизм оказался не по зубам, и он вольно или невольно позаимствовал у Дюринга теоретическую концепцию строительства социализма в одной стране. Характеризуя качество этой концепции, Энгельс писал: «...свой социализм г-н Дюринг основывает непосредственно на теориях вульгарной политической экономии самого худшего сорта. Его социализм имеет ровно такую же ценность, как эта вульгарная политическая экономия: их судьбы неразлучно связаны между собой» ⁸³.

Эти слова оказались пророческими. Сталин своей практической деятельностью доказал оправданность тех предостережений классиков марксизма, которые они адресовали потомкам, рассматривая теоретическую базу сталинизма, разрабатывавшуюся в их время г-ном Дюрингом.

3. КАК В ВОДУ ГЛЯДЕЛИ

Беру на себя смелость утверждать, что основателями жанра антиутопии были не Е. Замятин («Мы», 1921), не О. Хаксли («О дивный новый мир», 1932), не Дж. Оруэлл («1984», 1949), а К. Маркс и Ф. Энгельс.

Это они не только показали теоретическую несостоятельность сталинизма, но и нарисовали устрашающую картину тех практических последствий, которые грозят обществу, решившему выбрать путь своего развития на рассмотренных выше (ошибочных, или, вернее, ложных) принципах. Вот как предупреждал Маркс Сталина об опасности воплощения идеи «материализации» стоимости, ее конструирования на базе обмена «равных» материальных затрат.

«Предположим,— писал он,— что Петр проработал двенадцать часов, а Павел только шесть часов; в таком случае Петр может обмениваться с Павлом только шестью часами на шесть часов, остальные же шесть часов останутся у него в запасе. Что сделает он с этими шестью рабочими часами?

Или ровно ничего не сделает, и, таким образом, шесть рабочих часов пропали для него даром, или он просидит без работы другие шесть часов, чтобы восстановить равновесие, или, наконец,— и это для него последний исход — он отдаст эти не нужные ему шесть часов Павлу в придачу к остальным.

Итак, что же, в конце концов, выигрывает Петр по сравнению с Павлом? Рабочие часы? Нет. Он выигрывает только часы досуга, он будет вынужден бездельничать в продолжение шести часов. Чтобы это новое право на безделье не только признавалось, но и ценилось в новом обществе, это последнее должно находить в лености величайшее счастье и считать труд тяжелым бременем, от которого следует избавиться во что бы то ни стало. И если бы еще, возвращаясь к нашему примеру, эти часы досуга, которые Петр выиграл у Павла, были для Петра действительным выигрышем! Но нет. Павел, который вначале работал только шесть часов, достигает посредством регулярного и умеренного труда того же результата, что и Петр, начавший работу чрезмерным трудом. Каждый захочет быть Павлом, и возникнет конкуренция, конкуренция лености, с целью достичь положения Павла.

Итак, что же принес нам обмен равных количеств труда? Перепроизводство, обес-

³² К. Маркс и Ф.Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 310.
³³ Там же, стр. 199.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
131

ценение, чрезмерный труд, сменяемый бездействием, словом, все существующие в современном обществе экономические отношения за вычетом конкуренции труда» ³⁴.

Как удивительно эта картина, нарисованная Марксом в те давние времена, совпадает с той, что мы наблюдаем сейчас. Подставьте в марксовом рассуждении к имени более искусного работника Павла слова «ударник», «стахановец», и все встанет на свои места, все наши недостатки осветятся ярким прожектором. Разве тех, кто вырывается за свой лимит зарплаты, не урезают тут же пересмотром норм и расценок, если такой человек настолько житейски «незрел», что начинает на своем рабочем месте работать на полную катушку? Разве у тех предприятий, которые начинают ускоренно развивать производство, не урезают тотчас фонд зарплаты, как в щекинском эксперименте, как у загубленного на этом же конфликте директора совхоза в Казахстане Худенко? Разве все эти случаи, тиражируемые десятилетиями во всем нашем народном хозяйстве, не подтвердили правильность вывода Маркса о том, что в обществе, страдающем недугом дюринговской (сталинской) конституированной стоимости, неизбежны конкуренция лености, презрение к труду, перемежаемые чрезмерным, авральным трудом (в конце месяца, квартала, года)?

Поблагодарим же Маркса хотя бы за то, что он в пику вождям сталинского типа не возлагает всю вину за леность на биологический код личности, человека, народа, а объясняет ее высоким уровнем безграмотности вождей, создающих такие условия существования в обществе, при которых человек постепенно начинает деградировать.

Марксисты предупреждали Сталина и о том, что попытка государства диктовать через соответствующие административные органы цены товаров, ориентируясь на себестоимость и регулируя товарооборот с помощью бумажных денег, схожих по своей природе с театральным билетом, добром не кончится, что эта практика неизбежно приведет к диспропорциям и кризису производства. Энгельс мог тогда позволить себе с большим сарказмом издеваться над теми, кто безмятежно верил в такую чушь: «Если же мы теперь спросим, какие у нас гарантии, что каждый продукт будет производиться в необходимом количестве, а не в большем, что мы не будем нуждаться в хлебе и мясе, задыхаясь под грудами свекловичного сахара и утопая в картофельной водке, или что мы не будем испытывать недостатка в брюках, чтобы прикрыть свою наготу, среди миллионов пуговиц для брюк, то Родбертус (еще один теоретический двойник Сталина.— Г. Л.) с торжеством укажет нам на свой знаменитый расчет, согласно которому за каждый излишний фунт сахара, за каждую непроданную бочку водки, за каждую не пришитую к брюкам пуговицу выдана правильная расписка, расчет, в котором все в точности «совпадает» и по которому «все претензии будут удовлетворены, и ликвидация этих претензий совершится правильно». А кто этому не верит, тот пусть обратится к счетоводу Икс главной кассы государственного казначейства в Померании, который проверял счет, нашел его правильным и как человек, еще ни разу в недочете по кассе не уличенный, заслуживает полного доверия» ³⁵.

И эти слова, как видим, сказаны не в бровь, а в глаз про нашу сегодняшнюю жизнь. На полках магазинов, как мы все знаем, лежит куча неходовых товаров, а за теми, что сейчас нужны покупателю, очереди, давка, черный рынок, спекуляция и всякие другие отвратительные явления, достойные того социализма, который строится на примитивных представлениях о жизни общества, но не совместимые с научным социализмом — альтернативой развития человечества. Как показал долгий опыт, нашей беде не может помочь никакая смена никаких вождей. Нужна смена принципов функционирования общества, чтобы перестать задыхаться в массе залежалых товаров и унижаться до потери человеческого достоинства в погоне за дефицитом.

К. Маркс и Ф. Энгельс предостерегали также и от попытки реализовать дюринговскую сумасбродную идею о том, чтобы превратить деньги лишь в средство, обеспечивающее только более и менее равное потребление, отказав им в сквозной функции всеобщего эквивалента. Деньги, предсказывали они в качестве удостоверения часов, проведенных человеком на общественной работе и обеспечивающие ему лишь право на такое количество продуктов, в которых овеществлено равное количество труда, такие деньги, деньги только в такой роли долго не просуществуют. Они постепенно и уже в деформированном виде будут превращаться в настоящие деньги, восстанав-

³⁴ Там же, т. 4. стр. 106 — 107.
³⁵ Там же, т. 21, стр. 190.

182
Г. ЛИСИЧКИН

ливая в разных уголках нового общества старые, но более коверканые производственные отношения. Энгельс втолковывал Дюрингу бытовые истины, доказывая несостоятельность попыток осуществить социальную справедливость, кастрируя институт денег. «Холостяк,— писал Энгельс,— великолепно и весело живет на свой ежедневный заработок в восемь или двенадцать марок, тогда как вдовец с восемью несовершеннолетними детьми может лишь скудно прожить на такой заработок... Налицо оказывается возможность и мотив, с одной стороны, для образования сокровищ, с другой — для возникновения задолженности... А так как собиратель сокровищ имеет возможность заставить нуждающегося платить проценты, то... восстанавливается также и ростовщичество» ³⁶. Это что касается судьбы денег, так сказать, внутри страны. Но помимо социализма в отдельно взятой стране существует остальной грешный мир, где жизнь идет по старинке и где золото и серебро остаются мировыми деньгами, всеобщим покупательным и платежным средством, абсолютным воплощением богатства. У тех, «социалистических» граждан, у которых накапливаются деньги, объясняет вторую бытовую истину Энгельс, будет обязательно рождаться желание превратить их в конвертируемую валюту. И тогда: «Ростовщики превращаются в торговцев средствами обращения, в банкиров, в господ, владеющих средствами обращения и мировыми деньгами, а следовательно, в господ, захвативших в свои руки производство и самые средства производства, хотя бы эти последние еще много лет продолжали фигурировать номинально как собственность хозяйственной и торговой коммуны (разрядка моя.— Г. Л.). Но тем самым эти превратившиеся в банкиров собиратели сокровищ и ростовщики становятся также господами самой хозяйственной и торговой коммуны. «Социалитет» г-на Дюринга в самом деле весьма существенно отличается от «туманных представлений» других социалистов. Он не преследует никакой другой цели, кроме возрождения крупных финансистов; под их контролем и для их кошельков коммуна будет самоотверженно изнурять себя работой,— если она вообще когда-нибудь возникнет и будет существовать. Единственным для нее спасением могло бы явиться лишь то, что собиратели сокровищ предпочтут, быть может, при помощи своих мировых денег не медля ни минуту... сбежать из коммуны» ³⁷.

По поводу возможностей футурологии во всех странах высказываются огромные сомнения. И, видимо, зря. Поскольку можно, оказывается, довольно точно предсказывать даже самые мелкие детали жизни будущего общества, если, конечно, научно и реалистично смотреть на движущиеся силы его развития. Футурологические предсказания Маркса и Энгельса убеждают нас в этом, поскольку они сбылись полностью. Тех, кто в этом сомневается, я отсылаю к тем материалам в нашей печати, где рассказывается о жизни и деятельности бывшего члена ЦК КПСС, бывшего министра внутренних дел СССР Щелокова, пользовавшегося неограниченным покровительством Л. И. Брежнева. Щелоков, видимо, даже не сознавая того сам, посвятил свою жизнь доказательству оправданности тех предостережений Маркса и Энгельса, о которых речь шла выше. Щелоков полностью разделял мнение марксистов о несостоятельности дюринговской (сталинской) концепции денег, согласно которой деньги должны играть ту же роль, что и театральный билет. В открытую Щелоков об этом не говорил, но, с другой стороны, всем своим поведением демонстративно подчеркивал солидарность с мнением тех марксистов, которые доказывали, что и в дюринговско-сталинском социализме сохранится тяга к мировым деньгам, к реальным ценностям.

Теперь мы знаем, что поведение Щелокова не является чем-то необычным для того круга людей, в котором он вращался. Сочинский мэр Воронков, бодюловские холуи в Молдавии, почти вся правившая при Рашидове партийно-правительственная верхушка в Узбекистане... Короче, речь идет уже не о случаях, а о явлении, о процессах, глубоко проникших в живую ткань нашего общества.

Резонно задать, однако, вопрос, откуда же берутся средства, чтобы платить высокому руководству такие высокие взятки. Ведь сами министры и партийные секретари материальных ценностей, как известно, не производят, да и те, кто пишет и кто нас читает, не в состоянии, если бы жизнь заставила, дать на лапу таким «народным вождям» столько, сколько им не стыдно было бы взять. Эти средства поступают к ним из того самого общественного производства, господами которого они, по предсказаниям Энгельса, уже давно стали, хотя номинально общественной собственности никто не от-

³⁶ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр, 315—316.
³⁷ Там же, стр. 316.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
183

менял. Вчитайтесь в очерк В. Соколова «Зона молчания» («Литературная газета» от 20 января 1988 года) о бывшем генеральном директоре узбекского аграрно-промышленного объединения имени Ленина Адылове. Он ворочал миллионами, подчиняя всех, в ком нуждался.

Можно, конечно, сказать, что Адылов обычный преступник и у нас нет оснований связывать частный опыт его хозяйствования в социалистической экономике с предсказаниями классиков марксизма о перерождении общественной собственности. Но такой ли уж он частный, если на базе только хлопковых приписок адыловы за короткое время смогли лишь в Узбекистане присвоить свыше 4 миллиардов рублей? А ведь, как мы теперь знаем, адыловщина не только узбекский феномен. В той или иной степени процессы подобного рода развивались и во многих других районах страны...

При чем же здесь Сталин, скажет тот читатель, который следит только за хронологией. Сталин умер вон когда, а адыловы развернулись при Брежневе, в годы за­стоя. Правильно. Только нужно все-таки мыслить хоть чуть-чуть исторически, чтобы понять инкубационную функцию брежневского периода. Коррупция, взяточничество, злоупотребление служебным положением — не частные факты, а закономерно вытекающие из принятой концепции экономических отношений «социализма». Из тех яиц, которые в свое время были заложены в инкубатор, теперь вылупляются такие крокодилы, которые пожрут всех нас, если немедленно не остановить действие «адской машинки», подброшенной Сталиным.

Сталин, вслед за Дюрингом и Прудоном, носился с планами создания такого общества, в котором все остается на своих местах, кроме тех отрицательных качеств, которыми страдает современное общество товаропроизводителей. Теоретик этого рода, говоря словами Энгельса, хочет «устранить отрицательные стороны, возникшие вследствие развития товарного производства в капиталистическое, выдвигая против них тот самый основной закон капиталистического производства, действие которого как раз и породило эти отрицательные стороны. Подобно Прудону,— продолжает Энгельс,— он хочет уничтожить действительные следствия закона стоимости при помощи фантастических» ³⁸.

Тем, кто решится взяться за практическое осуществление рассмотренного выше комплекса идей, Маркс, Энгельс предрекли фиаско. «Но как бы гордо ни выступал наш странствующий рыцарь,— писал Энгельс о теоретическом предшественнике Сталина г-не Дюринге,— наш современный Дон-Кихот на своем благородном Росинанте, «универсальном принципе справедливости», отправляясь в сопровождении своего бравого Санчо Пансы, Абрахама Энса, в поход для завоевания шлема Мамбрина — «стоимости труда»,— мы все-таки сильно опасаемся, что домой он не привезет ничего, кроме знаменитого старого таза для бритья» ³⁹.

Жертвы сталинизма во время коллективизации, в период репрессий в 30—50-х годах, во время войны — это, конечно, не смешной старый таз для бритья, о котором говорил Энгельс, это трагический памятник безграмотности поиска путей в светлое будущее без знаний отправных истин обществоведения. Тем не менее и в наши дни, о чем говорилось в начале статьи, раздаются голоса, которые продолжают призывать нас вести поиск в прежнем направлении, в направлении создания общества, составленного из одних положительных качеств, где люди будут жить и работать не корысти ради, а ради любви к своему ближнему. Неужели с нас не хватит всего того, что уже было на этом пути?

Маркс и Энгельс могут торжествовать печальную победу в дискуссии с авторами дюринговского социализма. Правильность их рассуждений и предсказаний доказали на практике Сталин и его последователи. Обидно, конечно, что при этом в массовом сознании стиралась разница между сталинизмом и марксизмом, поэтому, говоря сейчас о Марксе, многие не могут точно припомнить, то ли он унес с вешалки чужую шубу, то ли у него ее украли. А во всем этом надо бы разобраться. Без правильной теории не может быть правильной практики.

Но для этого надо прежде всего отказаться от некоторых мифов, которые мешают нам видеть реальность наших дней. Надо не только дать исторически правильную оценку самому Сталину, но раскрыть сущность того выработанного им и переданного нам в наследство образа мышления, которое мы называем сталинизмом. Без избавления от него мы рискуем оказаться в безысходном кризисе.

³⁸ Там же, стр. 324 — 325.
³⁹ Там же, стр. 325.

184
Г. ЛИСИЧКИН

Сталинизм изображают продуктом труда «высокообразованного» человека. Именно так в своих воспоминаниях говорит о нем бывший нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г, Кузнецов, неоднократно встречавшийся с ним («Правда» от 29 июля 1988 года). Об этом же пишет и бывший заместитель председателя Госплана СССР М. И. Малахов в упоминавшейся выше статье в журнале «Молодая гвардия». Мне кажется, что это миф. Сталина нельзя назвать не только высокообразованным, но и просто образованным. Разве образованный человек пошел бы на поводу у такого провинциального теоретика, как Дюринг, несостоятельность которого блестяще была доказана еще Энгельсом. Понять предостережение Энгельса должен был каждый высокообразованный человек, берущийся за дело управления экономикой. Но этот экзамен, как видим, Сталин не выдержал и провалился с треском. Мне в свое время довелось близко общаться с видным советским экономистом Л. А. Леонтьевым. Заходила речь о Сталине. На одном из выступлений перед экономистами, рассказывал Л. А. Леонтьев, Сталин говорил о политэкономических характеристиках товара. «Слушая его, я понял, что Сталин совершенно не понимает категории абстрактного труда и существа стоимости». Это свидетельство, на мой взгляд, еще раз подтверждает духовную близость Сталина и Дюринга.

Мне кажется, что «высокообразованность» не просматривается и в других областях его деятельности. Ну, спрашивается, мог ли высокообразованный человек сказать по поводу горьковского рассказа «Девушка и смерть» такое: «Эта штука посильнее „Фауста"». Я очень люблю Маяковского, но к человеку, безапелляционно называющего его лучшим поэтом нашей эпохи, отношусь настороженно, поскольку поэзия не школьный класс, где можно кому-то ставить пятерки, кому-то тройки... И высокообразованные люди это понимают. Вспомните интеллигентные слова Ленина в адрес того же Маяковского.

И вообще надо сказать, что одним из признаков высокообразованности является высокая степень толерантности. Наоборот, невежество всегда агрессивно. У Сталина, как известно, терпимости не было никакой. Поэтому он систематически устраивал погромы то среди «космополитов», то среди экономистов, то среди биологов, то среди писателей... Откуда же возник миф о высокообразованности Сталина? Царя, как известно, играет окружение. Высокообразованность Сталина возникла из той среды, которую он сам для себя создал. А в ней, на верхних этажах особенно, истреблялось все мало-мальски интеллигентное, яркое, самобытное. На образованном репрессиями сером фоне Сталину было легко создавать впечатление яркой, высокообразованной личности.

К тому же Сталин был неплохой актер. В институте, где я учился, преподавал академик Е. В. Тарле, выдающийся советский историк. Он рассказывал нам на одном из семинаров о встрече со Сталиным в его кабинете. Подойдя к книжной полке, Сталин взял Плутарха, раскрыл на знакомом ему месте и стал читать отдельные места. Захлопнув книгу, он обратился к Е. В. Тарле: «Неплохо писали древние. Хорошо бы переиздать!» Цель была достигнута. Академик Тарле увидел руководителя страны, раздираемого практическими заботами сегодняшнего дня, в образе глубокомысленного философа, черпающего мудрость в писаниях древних. Не скрою, на нас, студентов, рассказ академика произвел тоже сильное впечатление и добавил еще большее уважение к вождю всех «времен и народов», если только можно было туда что-нибудь добавить.

Об искусственности позолоты высокообразованности Сталина свидетельствуют и его замечания о второй серии кинофильма «Иван Грозный», записанные в 1947 году С. Эйзенштейном и Н. Черкасовым и опубликованные в «Московских новостях» 7 августа 1988 года.

За одну только беседу с работниками искусства, длившуюся чуть более часа, Сталин в присутствии и при согласии Жданова и Молотова наговорил много таких вещей, которые не оставляют никаких иллюзий по поводу его «высокообразованности» и знаний истории той страны, которой он так уверенно руководил, направляя ее в пропасть.

«Высокообразованность» Сталина определил его теоретический уровень, который, в свою очередь, нашел полное отражение в результатах хозяйствования, в созданных нормах общественной жизни. Все три компонента здесь находятся в монолитном единстве. Короче говоря, каков автор, такова и теория, созданная им, какова теория — такова и (печальная) практика.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
185

Так что не будем особо обольщаться. Сталинизм как система взглядов создавался отнюдь не гигантом мысли и корифеем науки, как это изображается до сих пор. Сталин читал Маркса, часто ссылался на него, но был так же далек от того, чтобы овладеть марксистским диалектическим методом мышления, как легальные марксисты, которые тоже по-своему толковали марксизм, выхолащивая из него сущность. В этом, как видим, Сталин был не одинок. И его тоже нельзя считать марксистом, чтобы не унижать это великое учение.

Построил ли Сталин социализм? Кое-кому сам этот вопрос кажется, может быть, кощунственным. Например, писатель Б. Олейник, выступая на XIX конференции КПСС, образно разделил советское общество на два этажа. «И своевременно,— говорил он,— состыковать наконец два этажа, наметившиеся в перестройке. Условно первый, где в поте чела трудятся ученые и теоретики, которые уже доперестраивались до того, что вдруг задались вопросом: что же мы вообще построили? И это на восьмом десятке советской власти вопрошают люди, до последнего мига зарабатывавшие деньги на теоретическом обосновании этого самого «нечто»! И вправду: страшно далеки они от условно второго этажа, где реально трудится народ! Почти как декабристы. С той существенной разницей, что дело последних не пропало, а вот от первоэтажников пока весьма мало хотя бы деловых предложений» («Правда» от 2 июля 1988 года).

Не будем обращать внимания на традиционное противопоставление трудолюбивого народа и бездельников-ученых, которое уже дало те известные плоды. Не будем тратить время и на перечисление «деловых предложений» таких, в частности, ученых, как Чаянов, Кондратьев, Юровский, и многих, многих других, к кому не только не прислушивались те, кому надо было прислушаться, но кого просто уничтожили, чтобы они не совали нос не в свое (то есть «их») дело. Однако и это все-таки не остановило многих честных ученых типа Венжера, Саниной, Ярошенко, Ноткина, которые продолжали идти опасным путем, задумываясь над тем, над чем нельзя было задумываться тогда и не хочется — сегодня, а именно: куда же мы идем, то ли строим, о чем мечтали? Но это, так сказать, все попутные эмоции.

Суть же высказанной точки зрения сводится, очевидно, к следующему широко распространенному убеждению: если у нас нет помещиков и капиталистов, если собственность общественная, значит, у нас есть готовый социализм. Ограниченность такого взгляда на вещи состоит в том, что при этом забывают о многих других признаках, наличие которых и делает социализм социализмом. Ведь «общественная» собственность на средства производства была и у Пол Пота, Иенг Сари в период их кровавого режима в Кампучии. Как видим, социализм социализму рознь, даже если собственность «общественная». И это, слава богу, мы чувствуем на своей собственной шкуре, сравнивая сталинский социализм с тем, что начал складываться... всего лишь последние три года, не считая стартовых ленинских лет. Но чувствовать это одно, а понимать, оказывается, другое.

В отличие от Б. Олейника И. Дедков и О. Лацис, выступая в «Правде» (31 июля 1988 года), считают, что «споры о том, откуда мы пришли и что оставляем позади, важны прежде всего потому, что помогают понять предстоящий нам путь — путь перестройки». Возражая профессору Ю. Н. Афанасьеву, заявившему в своей статье в «Правде» (26 июля 1988 года) о том, что он, Ю. Н. Афанасьев, не считает... «созданное у нас общество социалистическим», И. Дедков и О. Лацис в упомянутой статье пишут: «Нужно отчетливо представлять принципиальную разницу между курсом к социализму, намеченным партией, и сталинской практикой» (разрядка моя.— Г. Л.). Иными словами, авторы говорят о том, что между желанием, стремлением к социализму и реальными результатами в его строительстве, практике существует «принципиальная разница». Более того, авторы статьи в «Правде» признают: «...невзирая на самые тяжелые деформации, социализм выжил и в самое горькое время. Он жил прежде всего в сознании (разрядка моя.— Г. Л.) и созидательном труде народа, в его идеалах и надеждах». Что касается труда, то он чаще всего бывает созидательным независимо от того, идет ли речь о социализме или феодализме. Но вот говорить о том, что социализм жил, живет «в сознании», «в идеалах и надеждах» а не в реальной практике,— это равносильно плохо скрытому стыдливому согласию с тезисом Ю. Н. Афанасьева.

Построил ли Сталин социализм? Построил, да! Но вот какой? Во всяком случае не тот, идеи которого развивали Маркс, Энгельс, Ленин. И в этом может легко убе-

186
Г. ЛИСИЧКИН

диться каждый, кто непредвзято посмотрит на окружающий нас мир, на нашу реальную действительность.

Как известно, первый качественный признак научного социализма состоит в том, что он обеспечивает более высокую производительность труда, чем при капитализме. По этому признаку мы еще до научного социализма не дотянулись. Производительность общественного труда у нас составляет примерно треть от американского, а в сельском хозяйстве — менее 15 процентов к уровню США («Известия» от 7 июля 1988 года).

Научный социализм, как известно, предполагает преодоление сложившейся системы общественного разделения труда, обрекающего человека на физическое и духовное уродство. Критикуя Дюринга за непонимание этого условия, Энгельс писал: «Согласно этому ограниченному способу мышления, известное количество «существ» должно остаться при всех условиях обреченным на то, чтобы производить один вид продуктов: таким путем хотят увековечить существование «экономических разновидностей» людей, различающихся по своему образу жизни, — людей, испытывающих удовольствие от того, что они занимаются именно этим, и никаким иным, делом, и, следовательно, так глубоко опустившихся, что они радуются своему собственному порабощению, своему превращению в однобокое существо... г-н Дюринг, который сам еще всецело остается рабом разделения труда, выглядит как самодовольный карлик» ⁴⁰.

Пока на наших дорогах будут работать женщины, перетаскивающие шпалы и укладывающие лопатой бетон, пока ручной, неквалифицированный труд будет занимать в нашей жизни то место, которое он занимает сейчас, говорить о построенном социализме, не дискредитируя этого понятия и не уподобляясь «самодовольному карлику», вряд ли возможно.

Научный социализм, как известно, предполагает уничтожение разрыва между городом и деревней и возможно более равномерное распределение крупной промышленности по всей стране. «Правда,—писал Энгельс,— в лице крупных городов цивилизация оставила нам такое наследие, избавиться от которого будет стоить много времени и усилий. Но они должны быть устранены — и будут устранены, хотя бы это был очень продолжительный процесс...» ⁴¹ По этому показателю социализма мы, очевидно, не только не приблизили, но даже удалились от того, что было, попав в трудную экономическую и демографическую ситуацию.

Само собой разумеется, что научный социализм предполагает уничтожение эксплуатации человека человеком. На первый взгляд может показаться, что уж по этому-то параметру у нас все в порядке. Но давайте вспомним труд зеков и крестьян. Если не лицемерить, к чему привыкнуть сразу нелегко, то мы должны признать, что и здесь Сталин внес много нового в понятие социализма. Хочу напомнить слова В. Ярузельского на митинге советско-польской дружбы на судоверфи имени А. Барского во время визита М. С. Горбачева летом 1988 года. Он сказал: «Нарушение социалистических принципов общежития не сводится сегодня лишь к классическим формам эксплуатации или к махинациям спекулянтов, взяточников, валютчиков, наживающихся на трудностях, живущих за счет трудящихся. К сожалению, и в обобществленном секторе встречаются факты присвоения достижений наилучших работников теми, кто считает, что производительно должен работать не он, а кто-то другой — прибыльные предприятия, сосед, товарищ по работе. Это наши коллективные и индивидуальные, как говорят по-русски, рвачи» («Известия» от 14 июля 1988 года).

Иными словами, в определенных условиях на месте одних форм эксплуатации вполне могут возникнуть и развиваться другие, не менее жестокие.

И еще один важный показатель научного социализма — уровень милосердия в обществе. Надо ли говорить, что не только понятие, само это слово лишь вчера реабилитировано и вытащено немалыми усилиями на свет божий. О состоянии дел в этой области можно составить определенное представление по таким данным, приведенным министром здравоохранения СССР Е. И. Чазовым на XIX партийной конференции. Наша страна по уровню детской смертности находится на пятидесятом месте в мире после Маврикия и Барбадоса и на тридцать втором — по средней продолжительности жизни.

⁴⁰ К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 305. 41 Там же. стр. 308.

МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ
187

Тот, кто знаком со шкалой мировых сопоставлений разных показателей развития общества в разных странах, способен вообще заподозрить, что социализма неожиданно может оказаться больше там, где его официально не строили. Ну, скажем, в Королевстве Швеция. Впрочем, от этого тоже не надо отмахиваться, если всерьез верить, что социализм — это объективный результат общественного развития.

Наконец, научный социализм, как известно, предполагает широкое развитие политических свобод в гораздо большей мере, чем в самой демократической буржуазной стране. И прообраз такой системы классики марксизма видели в институтах Парижской коммуны, в самоуправляющихся Советах, принявших в России эстафету от французских коммунаров.

Если мерить сталинский социализм метром научного социализма, то, как видим, не представляет особого труда рассмотреть, что эти два понятия не только не совпадают, но и диаметрально противоположны. И все-таки то, что построил Сталин, не назовешь ни капитализмом, ни феодализмом в рамках традиционного толкования этих категорий. Тогда что же? На этот вопрос уже давно дан исчерпывающий ответ. Открещиваясь от подобной модели социализма, разработанной Дюрингом, Энгельс писал о том, что «...никому не придет в голову опошлять современный научный социализм и низводить его до специфически прусского социализма г-на Дюринга» ⁴².

Тяжело вздохнув, признаем, что в этом-то как раз классик марксизма сильно ошибся. Только теперь мы всерьез заговорили об изменении нашего видения социализма, о возвращении к тому пути, указанному Марксом, Энгельсом, Лениным, с которого давно сбились. И именно поэтому нам нужна перестройка. И не просто перестройка, а революционная. Только чтобы без пуль и крови. Этого уже было предостаточно. Давайте воевать аргументами и фактами.

⁴² Там же, стр. 309.