Василий Грозин
Беседы с воображаемым честным журналистом
Информация общественного пользования
Честный журналист: Здравствуйте, товарищ Грозин!
Грозин: Здравствуйте.
Честный: В прошлый раз вы предложили поговорить о психолингвистическом оружии. С чего начнём?
Грозин: Начать нужно с силы слова. Притом не с привычной стороны, о которой поэт сказал: «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо», а с другой, менее нам известной.
Мы, кажется, касались с вами явления психологической настройки человека на конкретную ситуацию. Среди соответствующих навыков сознания один из важнейших - это настройка на собеседника.
У нас язык не повернётся адресовать поговорку «Незваный гость хуже татарина» татарину по национальности. Разве только это наш близкий друг, и он не обижается на такие грубоватые каламбуры. Нам не очень ловко рассуждать при немце о борьбе советского народа против гитлеризма. В присутствии незрячего у нас язык не повернётся сказать кому-либо: «Ты что, ослеп?». И так далее. Мы остережёмся при еврее как ни в чём не бывало рассказывать анекдот про Абрама и Сарру, хотя бы и не питали никакой враждебности к евреям и к нему лично.
Стало неудобно произносить на публике: «Религия - опиум для народа», чтобы не задевать чувства верующих. Мусульман принято обходить стороной, чтобы не лить масло в тлеющий постсоветский костёр. И по контрасту с этим стало буквально обязательным правилом говорить гадости о советской жизни, советских людях, советской истории. Чувства граждан, имеющих советские убеждения, ельцинисты задевать «разрешили». Как они это проделали?
Честный: Мне вспоминается в этой связи популярный на рубеже 1980-90-х журналист Александр Невзоров, который в своём интервью выразился приблизительно следующим образом: «Принято считать, что в доме повешенного не говорят о верёвке. А журналист - это тот, кто в доме повешенного говорит о верёвке».
Грозин: Да, эти ребята - большие мастера хитрых образных формулировок. Надо же было додуматься до такого «образного» контекста в разрушаемой стране. Теперь очевидно, что вольнолюбивая журналистская отвязанность от этических норм на поверку оказалась заказной: когда власти выгодно, эти пираньи набрасываются на что угодно...
Честный: Угодно власти?
Грозин: Власти и тем, кто за ней. А на остальное время журналисты превращаются в безобидных карасиков.
Честный: Однако, как же всё-таки удалось «разрешить» советофобию на психологическом уровне? Ведь антисоветская пропаганда вроде бы развязывает руки и советской стороне?
Грозин: Дело в том, что оскорбляемым советским людям каждый день внушается комплекс виновности перед пострадавшими в разные годы советской истории. Неловко совестливым людям защищать советскую жизнь в присутствии «незаконно репрессированных», «расказаченных», «раскулаченных«, «преследовавшихся за инакомыслие», «детей врагов народа» и других несчастных. Я эту неловкость испытывал на себе в полной мере и наблюдал у окружающих. И сейчас её ощущаю.
Это я считаю главным психолого-пропагандистским механизмом, заставляющим честную интеллигенцию, настроенную про-советски, поддаваться советофобским мероприятиям.
Честный: Нравственность использовали против нравственности, этику против этики?
Грозин: Верно. Добро использовали против добра же. Притом жалость к пострадавшим есть действительно доброе чувство, но это не повод в отместку спустя десятилетия валить государство и разрушать жизнь людей.
Честный: Почему не повод? Анекдот про Ленина помните? «Очень уважаю товарища Ленина. Настоящий джигит, здорово за брата отомстил».
Грозин: Если бы только анекдот, а то ведь и психологические теории стали подводить, что человек, мол, может и не подозревать об истинном мотиве своих поступков, который скрыт в его подсознании.
Честный: Вы исключаете у Ленина мотив мести за брата?
Грозин: Я исключаю неадекватность Ленина, и констатирую нелепость такого примитивного истолкования его мотивов. Спросите своего анекдотчика или фрейдиста, за кого хотел мстить сам казнённый старший брат Владимира Ильича - Александр Ульянов?
Честный: Да, оказывается и тут нас запутали. Поразительно, Василий, мы говорим о фундаментальных исторических событиях, и выясняется, что важную роль в них играют такие пустяки, как чувство неловкости, как ловко составленная фраза.
Грозин: Так точно, поразительно. В нормальной-то жизни фундаментальные события должны иметь не менее фундаментальные основания. В царской России народ в своей сознательной части пришёл к пониманию, что общественные отношения необходимо и возможно изменить к лучшему. Такой «повод» можно считать достаточным. А мы давайте вернёмся к силе слова.
Допустим, я страдаю косоглазием. Этот дефект меня ранит, и мне неприятно бывает услышать даже выражение «косые дожди». Тем не менее, такие выражения употребляются, и я сам должен научиться не обращать на них болезненного внимания. Так же и будучи безногим я должен привыкнуть, что вокруг другие люди ходят, бегают, скачут вприпрыжку.
Таковы нормы дружественности - люди оберегают друг друга и от собственной бестактности, и от своей чрезмерной чувствительности. Ведь они связаны общими целями и ценностями, «существуют друг для друга».
Честный: По этой норме мы должны смоделировать, что косоглазый «не обидится на дождь», и что еврей не обидится за Абрама.
Грозин: Правильно, если мы с этим евреем знакомы, и между нами существуют прочные дружественные отношения. В то время как для малознакомых действует правило вежливости, предупредительности: человек ведь не правило, а живое существо, к нашим прибауткам он может оказаться не подготовлен, шутки расценить как грубые, унизительные. Принято сначала убедиться, что незлобивый контекст адресованных ему сообщений не будет в его сознании забит неприятным контекстом.
Честный: Вы имеете в виду, что одни и те же слова могут тащить в сознание человека разный контекст? Или даже сразу два контекста?
Грозин: Да, слово может подразумевать, «тащить», как вы говорите, сразу несколько контекстов, притом какие-то из них могут быть дружественны получателю сообщения, а какие-то не очень...
Честный: Двусмысленность? Как в диалоге подвыпивших персонажей комедии «Дайте жалобную книгу»:
- От меня жена ушла...
- Люба?!
- Да... Маша... В кино ушла...
Грозин: Верно. И получатель выбирает, подхватывает, актуализирует для продолжения контакта один из этих контекстов.
Честный: И если он моделирует нас, как своего друга, то негативный (унизительный, ранящий, обидный) контекст он не выберет?
Грозин: Это так, однако не забывайте про настроение. Умом человек понимает, что вы его не хотите оскорбить, но настроение у него в связи с мелькнувшим негативным контекстом может чут-чуть испортиться.
Честный: А может и сильно.
Грозин: Сильно поддаваться дурному настроению дружественность не позволяет. Эмоциональное равновесие устойчиво против негатива, когда обе дружественные стороны тяготеют к дружественности, стремятся понимать и сочувствовать, прощают промахи...
Честный: А по силам ли обычному человеку такая неимоверная работа сознания?
Грозин: Во-первых, психические навыки с детства натренировываются, автоматизируются. Во-вторых, «наука и технология» выстраивания отношений между близкими людьми традиционно считаются высшим по тонкости и сложности искусством бытия, творческим поприщем для человеческой личности.
Честный: И вот на это творческое поприще личности выходят недружественные технологи...
Грозин: Да на высшее человеческое поприще буржуазия выводит армию технологов с недружественными целями. Только не заводите меня на недругов, товарищ Честный, а то мы не успеем договорить про силу слова.
Честный: Ладно, я буду вас осаживать, если вы заведётесь. О чём мы ещё не говорили?
Грозин: О подмене привычных мысленных моделей через воздействие на контекст слов. Есть довольно безобидное само по себе общественное явление - мода.
Честный: Мини-юбки, макси, миди? Туфли на платформе? Силиконовая грудь?
Грозин: Если без крайностей, то смена моды на одежду, на стиль жизни, на жанры и направления искусства приятно разнообразит жизнь людей. Слова и контексты тоже подвержены своего рода моде. Наблюдаются приливы и отливы популярности слов, выражений. Канва общих представлений эластична, умеренные изменения не рвут её, многое после прохождения моды возвращается назад.
Именно так, как словесная мода, воспринимался не очень приличный анекдотический контекст слова «член». Эта его неприличность служила надёжным ограничением от проникновения скабрёзного шутливого контекста в сферу серьёзных общественных отношений. Мы говорили: член партии, член ВЛКСМ, член профсоюза, активный член нашего общества. И никакой неловкости при этом не испытывали, ибо в той жизни скабрёзность знала своё место и не вылезала за нормальные пределы.
Однако в середине 1970-х я уже на себе почувствовал, что произносить слово «член» в привычном серьёзном контексте стало неловко. Скабрёзность стала превалировать, забивать собою серьёзность. Мы уже моделировали друг друга таким образом, что общественно важный контекст слова нам будто бы менее близок, чем скабрёзно-анекдотический.
Честный: И что вы тогда сделали?
Грозин: Ничего не сделал. Я не был ни профессиональным идеологом, ни профессиональным лингвистом, ни литератором. Стал, повинуясь веяниям, избегать употребления этого слова в его серьёзном значении. Подумал, что уступаю всего лишь словесной моде, а не будущему наступлению информационно-психологического противника.
Честный: Потом, в перестройку, такая метаморфоза стала происходить уже с выражением «мать Родина».
Грозин: Да, но тут я уже упёрся, не поддался. Вероятно, таких не поддавшихся было большинство, но в информационном пространстве стали превалировать совсем другие люди, совсем другие контексты и моды. Мы не слышали друг друга, спорили по другим вопросам и не могли сплотиться.
Ещё один пример: совершенно безобидное слово «козёл» вдруг стали интерпретировать в весьма одиозном негативном контексте вроде бы преступной субкультуры.
Честный: Почему вроде бы?
Грозин: Я не имею непосредственных контактов с преступной средой, не знаю, какой лексикон придумывают сами её обитатели, а какой им приписывают и раскручивают буржуазные технологи. Но я знаю, что мысленные модели друг друга, которые мы принимаем на вооружение, очень быстро распространяются и создают уже нашу информационно-образную среду, в которой воспитываются дети, образовывается молодёжь.
Честный: По-моему, так же исказили контекст слова «Звезда», когда стали натужно продвигать его англоязычное буржуазно-слэнговое значение: поп-звезда, суперстар, порнозвезда, здвезда экрана, звезда спорта.
Грозин: То же случилось и со словом «модель». Чужой слэнг, чужой контекст, чужое моделирование человека.
Хитрая смена пропагандистской моды продолжается и сейчас. Весьма интересно бывает сравнить нынешнюю реальность с материалами 5-, 10-, 20-летней давности. Жаль, что такую ретроспективу в удобном и наглядном виде не найти в интернете. Всё познаётся в сравнении.
Честный: Василий, я тут представляю интересы потенциального читателя, а он, пожалуй, уже утомился. Вы не против, если мы прервёмся до следующего раза?
Грозин: Не против. Я тоже не двужильный. До встречи.
15.10.2011.